ОНО - Стивен Кинг

Набег индейцев? Сомнительно: ни костей, ни тел. Потоп? Не этом году. Эпидемия? Но в городах по соседству о ней ни слова.

Вдруг исчезли. Все. 340 человек. И без следа.

Насколько я помню, в американской истории зафиксирован лишь один отдаленно похожий случай исчезновения колонистов на острове Роанок, штат Виргиния. Об этом знает любой школьник в стране. Но кто знает о Дерри? Очевидно никто, включая жителей города. Я опросил нескольких старшекурсников, прошедших историю штата Мэн; никто из них об этом не слышал. Затем проштудировал «Мэн вчера и сегодня». Более сорока ссылок на Дерри, львиная доля которых приходится на период лесоторгового бума. Ничего об исчезновении первых колонистов, кроме — как бы назвать — «интимных» рассуждений без указания источников.

Был своего рода занавес, скрывавший то, что происходило… и о чем любили поболтать. Я полагаю, что людей вряд ли что-то остановит от пересудов. Но надо уметь внимать, а это — редкий дар. Льщу себя надеждой, что кое-чего в этом достиг за последние четыре года. Если же нет, значит, мои претензии не имеют основания из-за отсутствия достаточной практики.

Некий старик рассказывал мне о своей жене, услышавшей обращавшиеся к ней из стока кухонной раковины голоса за три недели до смерти их дочери — ранней зимой 1957 года. Девушка, о которой он говорил, была одной из первых жертв в цепочке убийств, берущей начало со смерти Джорджа Денборо и окончившейся следующим летом.

— Цельный хор, и все балабонят разом, — делился он со мной. Старик был владельцем бензоколонки на Канзас-стрит, говорил невнятно и сбивчиво, постоянно делая экскурсы в область своей работы — заливка бензина, измерение уровня масла, протирка стекол… — Я говорю, услышала она, значит, и наклонилась, чтоб убедиться, прямо к решетке. Пошуровала там и спрашивает, значит: «Что там за дьявольщина? Кто, мол, такие?» А энти голоса, говорит, мол, хрюкают, пищат, балабонят, плачут, смеются. И прослышала она, как один сказал оттуда — как одержимый Иисусу: «Имя, мол, нам легион». Она, почитай, опосля года два к стоку-то и близко не подходила. За тех два-то года я навкалываюсь на службе по двенадцать часов на дню, потом иду домой и перемываю энти чертовы тарелки.

Он вынул из машины бидон с «пепси», этот человек лет 72-73 в серой застиранной робе; ручейки сбегали с уголков рта.

— Ты, почитай, думаешь теперь: вот, мол, клоп чумной, — выговорил он, утолив жажду, — но я тебе еще скажу, ежели отключишь энту вертушку.

Я щелкнул кнопкой, прекратив запись, и поощряюще улыбнулся ему.

— Когда я переварил лишь малую толику того, что услышал за последние несколько лет, вам легче будет пройти Америку с востока на запад пешком, нежели убедить меня в том, что вы — сумасшедший, — заявил я.

Он тоже улыбнулся — из вежливости.

— Ну вот, значит, вожусь я по привычке как-то ночью с тарелками в мойке, — а дело было в осень 1958, — смотрю, а они обратно там поселились. Жена-то уже спала там наверху. Бетти была у нас единственной, Бог дал красивую девку, и, значит, опосля как ее убили, жена все больше спала. Ну ладно, включил я воду. И вот знаешь, такой звук, когда мыльная вода стекает — сосущий вроде. Ну я вроде внимания-то не обращаю, мне бы помыть побыстрей да наколоть пойти лучины в сарай. А как звук-то кончился, мне помстилось, будто там дочка моя. Слышу: Бетти вроде в тех трубах. Смеется… Где-то внизу, в темноте смеется. А то вдруг как плачет. Или и то, и то… Вот, значит, что было. А может, примерещилось. Только уж больно похоже…

Мы молча смотрели друг на друга. Свет, проникавший через грязное оконное стекло, старил его, делая похожим на Мафусаила. На меня в тот момент дохнуло мертвящим холодом.

— Ждешь, что еще чего скажу? — поинтересовался старик, которому в 1957 должно было быть около сорока пяти и которому Бог дал единственную дочь по имени Бетти Рипсом. Бетти нашли в конце Джексон-стрит после Рождества, замерзшую, с широкими зияющими ранами на теле.

— Нет. Думаю, что у вас все, мистер Рипсом.

— Верно, однако, — заметил немного удивленный старик. — Я вижу у тебя по лицу.

Мне показалось, что он хотел что-то добавить, но позади нас раздался призывный гудок подъехавшего на заправку автомобиля. Увлеченные беседой, мы аж подпрыгнули, а я вдобавок слабо ойкнул. Рипсом поднялся и пошел обслуживать клиента, вытирая на ходу руки куском ветоши. Когда он, вернувшись, взглянул на меня, я ощутил себя грязным попрошайкой, обходящим поочередно всех в квартале. Я попрощался и вышел.

Баддинджер и Айвз сходились еще в одном: в Дерри была нездоровая обстановка; она никогда не была здоровой.

В последний раз я навестил Альберта Карсона за месяц до его смерти. Горло его было совсем никуда: он мог говорить лишь слабым свистящим шепотом.

— Все еще не бросил писать историю Дерри, Хэнлон?

— Тешу себя надеждой, — туманно выразился я, хотя мы наверняка оба понимали, что я вовсе не собирался писать историю города.

— Это отняло бы у тебя лет двадцать, — прошептал он, — и никто не стал бы читать ее. Ни один не захотел бы прочесть. Оставь это, Хэнлон. — Помедлив, он добавил: — Тебе должно быть известно, что Баддинджер покончил жизнь самоубийством.

Конечно, я знал об этом — только потому, что старательно прислушивался к тому, что мне рассказывали. Статья в «Ньюс» упоминала о случае эпилептического припадка. Но верным в ней было лишь, что он упал. И газета совершенно обошла вниманием факт, что упал он, оттолкнувшись от стульчика в клозете, а на шее при этом у него была петля.

— Вы знаете о цикличности? — задав вопрос, я напряженно всматривался в лицо старика, стараясь почувствовать реакцию.

— О да, — прошептал Карсон, — я знаю. Каждые двадцать шесть — двадцать семь лет. Баддинджер тоже знал. И все старожилы знают, но это — единственное, о чем они будут молчать, даже напившись в стельку. Брось это, Хэнлон.

Он протянул по-птичьи скрюченную руку, положил мне на запястье, и я почти зримо представил, как разрастается и терзает его тело болезнь, съедая клетку за клеткой все оставшееся живым; дни Альберта Карсона были сочтены.

— Майкл, ты навлечешь на себя беду. Ты же догадываешься, должен догадываться, что можешь оказаться их жертвой здесь, в Дерри. Брось это. Оставь.

— Я не имею права.

— Тогда берегись, — на лице старика вдруг появилось испуганное выражение — как у ребенка. — Берегись.