Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева

Она отбегает еще немного, еще, еще… И в тот момент, когда Михаил говорит себе «пора!», его правая нога резко дергается, ступня едет вперед, и он падает, больно приземляясь копчиком на очищенное от снега крыльцо, а голова его бьется о дверь. В глазах темнеет. Михаил уверен, что не делал шага вперед и не оскальзывался — он еще не сошел с ума, чтобы не отдавать себе отчета в том, что он сделал и чего не делал. Ощущение от падения у него остается такое, словно из-под ног резко выдернули половик. Но, конечно, половика нет, и никто его не дергал. Об этом надо будет подумать, но чуть позже, после игры, которая обещает стать весьма заманчивой.

Михаил садится, пережидает пару секунд, чтобы рассеялась темнота перед глазами, и встает. Рита уже далеко. Теперь придется бежать за ней в полную силу. Но это неважно, потому что добежать до ворот, где сидит охрана, она все равно не успеет, а корпуса пусты, и мальчикам на входе сказано, что он собирается развлекаться, и не их дело, что тут происходит.

Михаил спрыгивает с крыльца и бежит за Ритой. И от этого неспешного, размеренного бега за жертвой, от морозного воздуха, который проникает в легкие, от того, как разгоняется кровь и как мозг наполняется хрустальной, прозрачной ясностью, Михаилу становится по-настоящему хорошо. Он даже притормаживает немного, чтобы догонять ее чуть дольше, — это словно придержать оргазм, наслаждаясь физически оформленным чувством предвкушения.

Рита оборачивается и смотрит на него. Буквально секунду — но этого вполне достаточно, чтобы он мог ощутить полную над ней власть. Она как подранок, как придушенная мышь, которую кот выпустил из когтей: шарф выбивается из ворота неуклюжей петлей, капюшон слетел с головы, и пропитанные потом волосы липнут к щекам, закрывают глаза, мешая смотреть.

Она видит, как Вестник соскакивает с крыльца: что-то, должно быть, задержало его, но теперь он приближается пугающе быстро. А вместо ноги у Риты уже пылающий штырь, и она как лошадь, которой ставят тавро: ставят все снова и снова.

Главный корпус еще очень далеко. Недостижимо далеко. Но зато слева — длинное, сайдингом отделанное строение, гигантский сарай с высокими стенами. Можно спрятаться там; ясно, что это отсрочит неизбежное лишь на пару-тройку минут, но иного выхода Рита вообще не видит.

Она сворачивает к строению, вылетает на широкую асфальтированную дорогу. Сердце колотится, словно просит выпустить его из пугающей клетки Ритиного тела.

Дорога упирается в огромные ворота, в которых прорезана калитка.

«Заперто. Должно быть заперто», — думает Рита и дергает ручку.

Дверца оказывается открытой.

Рита проскальзывает внутрь и захлопывает ее за собой. Секунду или две рука нашаривает замок или запор, но ничего не находит.

Времени совсем мало, и Рита бросается вглубь, выставив перед собой руки: вперед, в темноту, как можно дальше от входа.

Что-то мягкое и теплое касается ее шеи, потом пробегает с другой стороны по волосам, а потом Рита ударяется грудью и подбородком обо что-то жесткое — и это шест, довольно толстый металлический шест.

Наконец Рита достигает стены.

Она стоит там, ладони прижаты к кирпичам, и кончики пальцев пробегают по заполненным цементом швам между ними. Внизу, под ногами, какая-то рухлядь, и в нее упираются носки сапог. Сбоку что-то большое, похожее на шкаф. Бежать больше некуда, ха-ха-ха. Единственная надежда на темноту, но тут Рита думает:

«А что, собственно, помешает ему включить свет?»

Ехать долго, отец, приобняв Сашу за плечи, молчит. Таксист смотрит на дорогу, кивая головой в такт клубному ритму.

А Саша может сосредоточиться на платках.

Сначала все как-то смазано. Наверное, из-за того что крыша отняла много сил и внутри пустота, от которой хочется сбежать под одеяло, в теплую комнату, и чтобы липовый чай с малиной, и мама с папой тихонько переговариваются на кухне, а потом приходят на цыпочках и спрашивают принеститебечегонибудь, а у Саши один ответ посидитесомной, и они сидят по обеим сторонам кровати столько, сколько ей хочется. Но с мамой беда, и расслабляться нельзя.

Саша крепко зажмуривается, потом открывает глаза: так создается иллюзия, что видишь четче, — и выхватывает очередной платок.

Мама бежит. Она бежит, а Михаил — на платке так и написано «Михаил», с вензелем после залихватской «л» в конце, словно он гордится своим присутствием, — Михаил собирается ее догонять.

— Далеко еще? — спрашивает Саша водителя.

— Минут пятнадцать, — отвечает он, и Саша чувствует дикую досаду, потому что ясно: они не успевают. Пятнадцать минут — это слишком много, и Саша нервно дергает край платка, чтобы убрать его прочь. Сначала платок почти не поддается, а потом вдруг освобождается, словно зацепился за что-то или был придавлен ощутимым весом. Саша откидывается на спинку сиденья.

Виктор почти не замечает этого. Он даже не замечает, что Саша задает водителю вопрос.

Он уже не ощущает блаженного чувства освобождения, и это не только тревога за Риту. В желудке ворочается холодная изжога, и страх сдавливает диафрагму: хорошо знакомый страх смерти.

Запойная баба поворачивает к нему отечное лицо, встряхивает остатками когда-то шикарных волос и закидывает одну иссохшую ногу на другую. В глазах ее упрек и торжество.

— Не стоит со мной играть, — говорит она хриплым пропитым голосом. — Далеко от меня еще никто не убегал. Тем более победитель. Зрители ждут феерического окончания сезона. Даже хорошо, что ты не упал с крыши: это элемент непредсказуемости, интрига, которую все так любят… Как ты считаешь, а? Лизе Тургеневой это должно понравиться. Это проберет ее до костей. До костей, — и она хохочет и отхлебывает из горла захватанной бутылки дешевый виски. — Ты готовься, мой дорогой, я совсем-совсем рядом. Скоро я обниму и поцелую тебя, мой сладкий. Ангел Смерти, мой Вестник, уже ждет.

Видение так ярко, что Виктор почти уже не понимает, где находится. Только рука, обнимающая дочь за плечо, дает ему ощущение связи с реальностью. Одновременно и прочной, и очень тонкой связи.

В дальнем конце строения приоткрывается незапертая дверь. Темнота перестает быть плотной и наполняется гигантскими силуэтами, которые пугают Риту. Потом свет становится ярче, глаза привыкают, и Рита понимает, что вокруг нее — яхты, установленные на подставки: от пола до днища к ним тянутся железные шесты, и яхты похожи на многоногих жирафов. Носы их закутаны тканью, и края ее свободно свисают в проходы.

Справа от Риты — огромные окна, но сейчас они забраны глухими ставнями. Поэтому так темно.

«Эллинг. Вот как это называется — эллинг». Рита вспоминает полузабытое слово, и это почему-то успокаивает ее ненадолго.

— Дорогая, — зовет ее Вестник. Слово эхом отдается под потолком, и — ап! — страх снова на месте, словно дрессированная собачка на тумбе.

Рита чуть не вскрикивает: так напряжены ее нервы — но сдерживает крик. Ей не хочется, чтобы Вестник нашел ее слишком быстро.

Дверь закрывается, рассеянный свет меркнет.

— Ку-ку, — шепчет он в темноте. — Цап-царап.

Рита ждет, что включатся электрические лампы под потолком, люминесцентные, будто посиневшие от холода. Их огни всегда подрагивают, прежде чем разгореться, но эти — Рита знает — будут дрожать по-особенному. Впрочем, в эллинге не холодно. Даже тепло и немного душно, и, возможно, тут есть отопление, потому что по ее спине уже бежит струйка пота, и свитер липнет под мышками десятками жестких ворсинок.

Рита ждет, когда зажгутся лампы, и она станет видна как на ладони, но лампы не зажигаются.

Вестник идет к ней в полной темноте.

Когда Михаил открывает дверь эллинга, он все еще зол и раздосадован, но по мере того, как глаза его привыкают к полутьме, плохое настроение улетучивается. Рита придумала неплохую игру — думает он и делает себе мысленную заметку: стоит, наверное, держать себя в руках и оставить Риту в живых, чтобы поиграть хотя бы еще один раз. Или он все-таки женится на ней… Все может быть.

Он прикрывает дверь поплотнее и осторожно идет вперед, вытянув руки и прислушиваясь. Из живота поднимается к горлу неудержимый детский восторг, который немедленно перерастает в возбуждение. Возбуждение приходится сдерживать, от этого начинает колотиться сердце, и какое-то время Михаил не слышит ничего, кроме собственного сердца, стук которого отдается в ушах, но потом успокаивается и сразу получает вознаграждение: что-то шуршит у дальней стены эллинга.

Он направляется туда.

Рита понимает, что свет не зажжется: то ли Вестник не нашел выключателя, то ли электричество отключено. Темнота придает ей уверенности в себе. Рите надо пробраться к двери и выскользнуть наружу. Тогда у нее появится шанс.

Она начинает медленно красться вдоль стены, и с первым же шагом в темноте, словно под водой, перемешиваются лево и право, верх и низ. Рита уже не уверена, где находится дверь. Все, что ей остается, — двигаться вперед и ждать, когда кирпичи под ее пальцами сменятся гладким железным полотном.