Лютый остров - Юлия Остапенко

– Да. Только пусть с него сперва снимут цепи.

– Но, господин мой, этот человек...

– Я знаю, что этот человек ассасин, – сказал Рустам, и так впервые прозвучало слово, вертевшееся на языке у всех и все же остававшееся невымолвленным. – Я не стану повторять свое желание.

– Сумасшедший, – зашептались беи, а распорядитель спрятал смятение за елейной улыбкой:

– Как будет угодно сиятельнейшему бею.

Раба свели с помоста и освободили от оков. Он шел шатко и двигался как во сне – он не знал, где он и что с ним только что произошло. В этот самый миг он видит прекрасные сны, и белки его глаз беспокойно движутся, стремясь ухватить как можно больше слепящих образов, застилающих его взор. Рустам иб-Керим, старший шимран Ибрагима-паши, вынул из сумы короткий бронзовый наруч и защелкнул его на правом предплечье ассасина.

В тот же миг глазные яблоки раба замерли, а зрачок сузился до размеров игольного острия, открывая лилово-синюю радужку. Сиплый стон, похожий на предсмертный хрип, вырвался из горла раба.

– О богиня Аваррат! – ахнул кто-то, сидящий поблизости. – Наруч повиновения!

Услышавшие его лишь разинули рты. Впрочем, можно ли было ждать меньшего от посланника Ибрагима-паши?

– Желает ли сиятельный бей заклеймить раба? – подобострастно осведомился распорядитель.

– Да. Непременно, – сухо ответил Рустам иб-Керим. – Ты, – сказал он человеку с наручем повиновения на предплечье. – Иди с ними. Затем возвращайся к выходу.

И человек с наручем повиновения на той самой руке, ладонь которой отмечена знаком Белого Ястреба, покорно повернулся и последовал за стражами в заднюю комнату. А еще через несколько минут человек вернулся – со свежим, еще дымящимся алым клеймом на левой щеке. Отныне и до самой смерти он будет носить на себе трех переплетенных змей в огненном кольце – знак своего хозяина, владыки Аркадашана.

Спокойной, ровной поступью он прошел мимо беев, оборачивающихся на него в изумленном восхищении, и исчез за дымчатыми занавесями входа.

– И впрямь не врут про магию Даланая! – завистливо проговорил Недир-бей, когда раб скрылся из виду. – Надо будет попробовать раздобыть этот наруч повиновения...

– О достойный, при всем уважении – вы можете продать все свое имущество, всех своих жен и самого себя, и все равно не наскребете денег, – усмехнулся в ответ Хиррам-бей. – Такие игрушки не для нас с вами.

– Так же, как и такие рабы, – добавил Серкан-бей, и все повернулись к помосту, где их вновь собирались потешить и удивить.

Рустам раздраженно вздохнул и потер ноющий висок. Если бы кто-нибудь спросил его, он бы сказал, что зал Большого Торга слишком мал и тесен, благовония слишком сильны и приторны, а беи слишком потливы и дуновение опахал лишь разносит по помещению смрад. Но, к счастью, его никто не спрашивал, так что оставалось лишь мучиться головной болью, как в прямом, так и в переносном смысле. Слава богине Аваррат, он выполнил свою миссию в Ильбиане и может возвращаться назад, в Аркадашан, – вот только никогда не подводившее чутье подсказывало Рустаму, что путь этот не будет ни легким, ни безмятежным.

И если бы дело было только в этом рабе...

– Это еще что такое? – со свойственной ему резкостью спросил Рустам, когда, вернувшись на постоялый двор, увидел у ворот богатый паланкин, четырех всадников и плюгавенького человечка весьма гнусной наружности.

Нияз – шимридан, выполнявший в этой поездке обязанности Рустамова заместителя и первого помощника, – открыл было рот для объяснений. Но тут плюгавенький человечек прытко вклинился между ними и согнулся в поклоне столь неистовом, что Рустам отчетливо услышал хруст его поясницы.

– О досточтимый шимран-бей, да продлит богиня Аваррат твои лета и благоденствие! Я – Иргун иб-Киян, ничтожнейший из слуг Урдана-паши, послан к тебе с нижайшею просьбой принять в дар от моего господина твоему господину дикий цветок, произросший на плодородных землях Ильбиана...

– Ближе к делу, – нахмурившись, поторопил Рустам. Это было не вполне учтиво, но он находился в крайне дурном расположении духа, а кроме того, все демоны мира его побери, никто никогда не учил и не уполномочивал его принимать лесть и подарки. Проклятье, даже покупка рабов – совершенно не его дело! Он умеет сражаться и только, а здесь, в этом треклятом городишке, все время вынужден заниматься тем, чего делать не привык и не умеет. Это не то чтобы извиняло его – но объясняло грубость, с которой он себя вел и с которой, даже сознавая ее неуместность, ничего не мог поделать. В тысячный раз за день мысленно послав небесам все возможные проклятия, Рустам постарался сделать лицо чуть менее свирепым.

– Прошу простить мою неучтивость, Иргун-бей, – проговорил он. – Мой господин не уведомил меня ни о каких дарах, которые я должен принять для него. Потому прости мое удивление и настойчивость, но что это за дар и где он?

– Да, в эту пору года у нас действительно жарко. Для вас, северян, это должны быть особо досадно, – сочувственно покивал посланник Урдана-паши. – Дар моего господина, как я уже сказал, – дикий цветок с местных полей, прекрасный в своей первозданности. Он в паланкине.

– Он? – чувствуя себя непроходимо тупым, переспросил Рустам.

– Она, – тонко и мерзко улыбнулся плюгавый.

«О богиня Аваррат, – мысленно застонал Рустам. – Только не это. Наложница! Как будто мне было мало ассасина».

Он сложил ладони и поклонился.

– Прошу простить мою непонятливость столь же милостиво, как ты простил мою неучтивость. Я принимаю этот... этот дикий цветок с бесконечной признательностью, которую прошу передать от моего господина твоему господину.

«Надеюсь, я все делаю правильно», – мрачно подумал он, выслушивая ответные любезности, в которых тут же рассыпался плюгавый. Тысяча проклятий! Рустам знал, какой из него дипломат. Примерно такой же, какой поэт, художник и повар. То есть совершенно отвратительный.

– Урдан-паша дарит также Ибрагиму-паше этих четверых воинов, которые сопроводят дикий цветок в неблизком путешествии до Аркадашана...

– Боюсь, что этот дар Ибрагим-паша принять никак не может, – живо откликнулся Рустам тоном, не допускающим ни малейших возражений. – Боюсь... м-м... увеличение отряда задержит нас в пути, а это никоим образом недопустимо.

«И беса с два я подпущу к каравану четверку чужих головорезов», – добавил он про себя, мельком кидая взгляд на каменные морды стражей, стоявших вокруг паланкина. На сам паланкин он пока что толком не смотрел. Голубые шелковые занавеси не шевелились, но за ними смутно угадывался силуэт. О Аваррат, ну за что ему все это?

– Раз вы отказываетесь от стражи, примите хотя бы эти фрукты, и этот марципан, и этот шербет, чтобы кормить дикий цветок в пути.