Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

В 1938 году в гитлеровском журнале «Архив фюр биологи унд расен гезельшафт» была напечатана статья под следующим заголовком: «О пользе воздушных бомбардировок с точки зрения расовой селекции и социальной гигиены». Автор заявлял: «Люди, нервная система которых поражена, не могут вынести больших воздушных бомбардировок. Таким образом, воздушные бомбардировки помогут нам обнаружить неврастеников и устранить их из социальной жизни». <…> Теперь немецкая печать пламенно протестует против воздушных бомбардировок немецких городов. <…> Мы ждем авторитетного выступления журнала «Архив фюр биологи унд расен гезельшафт». Бесспорно, эти расисты должны объяснить жителям Эссена и других немецких городов, что бомбежки полезны, так как они поражают неврастеников. Но, может быть, сотрудники почтенного журнала под четырехтонными фугасками тоже заболели неврастенией? («O пользе бомбардировок», 22 сентября 1943).

Иногда случаются расхождения между псевдонаучными интерпретациями реальности среди членов нацистского научного сообщества и фашистскими политиками:

Но Александру Ранду тоже не дурак. Он с научной точностью установил, что высшая раса — румыны. <…> «Румыния колыбель арийской расы. Румыны не просто народ, это единственный народ, унаследовавший дух Римской империи». Каково Гитлеру это читать! Он ведь думал, что колыбель арийской расы — мюнхенские пивнушки. Не тут-то было! Я уж не говорю о возмущении Муссолини — этот давно заявил, что его битые дивизии — «наследники Римской империи». А выходит, что «наследники» — румыны («Бедные музыканты», 9 июля 1941).

«Война, 1941–1945» Эренбурга: Знать, что и сколько

Примеры могли бы заполнить многие страницы, но цитаты, представленные здесь, достаточно репрезентативны. Эренбург намеренно воспроизводил значительные отрывки оригинальных текстов, чтобы продемонстрировать, что самые комичные нелепости в нацистской идеологии и репрезентации событий немецкой прессой основаны на искажении действительности, заложенном в основе самой философии нацистского миропорядка. Говоря простыми словами, что-то не сходится в нацистской картине мира: документальные репортажи никак не связаны с документами, ученые выступают с заведомо ложными заявлениями, государственные чиновники стараются убедиться, что все данные, покидающие их стол, старательно искажают факты, и журналисты напиваются, прежде чем заняться написанием якобы досконально проверенных, вдохновляющих репортажей. Кажется, что все эти люди перепутали свои «семантические сценарии» (semantic scripts), как то происходит, согласно известному исследователю юмора Виктору Раскину, в комических ситуациях[361]. У Жиля Делеза можно найти схожее замечание, сделанное в совсем ином контексте: «Когда смешивают коды, получается очень смешно»[362]. Хочется добавить: особенно когда коды смешивает враг.

Немцы упорно путают свои «семантические сценарии» и «смешивают коды» не только когда речь идет об общей картине реальности, но и когда темой становится повседневная жизнь, в том числе их собственная. Советские читатели отрывков из частной переписки и дневников немецких солдат, которые Эренбург воспроизводил в своих текстах, подводились к совершенно логичному заключению, что люди по другую сторону фронта читают происходящее на поле брани как бы в неверном ключе, не понимая ни пафоса событий, ни их трагизма. Жена роттенфюрера вне себя от горя после того, как она обменяла чемодан на замечательное кресло, а теперь, когда дома на их улице в Берлине разбомблены союзниками и она «хочет убежать», перед ней встает вопрос — «куда сложить бельишко?». «Впрочем, — добавляет Эренбург, — теперь она сможет обменять гражданское платье мужа на рюкзак — ведь ее роттенфюрер убит у Десны» («Мораль», 22 сентября 1943).

В брошюре с инструкциями для солдат на фронте Эренбург находит «различные сведения, необходимые на войне, например, советы, какое вино пить с рыбой, какое — с птицей» («Еще одного», 17 августа 1941). Берлинская газета «Фолькишер беобахтер», как оказывается, пишет, что «в сердце каждого солдата, воюющего против русских, пылают священные идеалы». Эренбург объясняет на основании свидетельств в многочисленных прочитанных им дневниках и письмах, что идеалы эти питаются «перспективой жареных кур и Железных крестов» («Пауки в банке», 20 сентября 1941). Офицер аккуратно документирует в своем дневнике этапы кулинарного освоения советской территории: «7 июля. Организовал 2 курицы и переработал, к сожалению, не кончил. <…> 22 июля. Заколол свинью и обработал. <…> 26 июля. Колонна режет свинью. Первоклассное мясо и сало. <…> 28 июля. Целый день ничего не ел». Эренбург заканчивает вместо автора дневника: «На этом заканчивается дневник. Два дня спустя бойцы Красной армии „обработали“ Фрица Вебера» («Идеалы Фрица Вебера», 30 августа 1941).

Вряд ли авторы оригинальных текстов это сознавали, но их свидетельства, процитированные советским журналистом, можно рассматривать как примеры менипповой сатиры — по Бахтину, жанра «последних вопросов», порогов и переходов из одного состояния в другое[363]. Те, кто писал эти письма и дневники, готовились перейти порог, отделявший их от мира иного, а потому их просьбы и обещания, вопросы и рассказы о самых пустяковых событиях воспринимались незнакомым с ними читателем на незнакомом им языке совершенно не так, как то задумывали авторы в момент написания.

Конечно, Теркин тоже «смешивает коды», будучи одновременно «русским чудо-человеком» — и клоуном, героем — и шутником. Он не скрывает своего желания выжить и жить, страдает от голода и радуется возможности поесть досыта, когда таковая представляется. Для него зачастую на передний план выходят требования физического тела, а не высокие материи. Но есть одно важное различие между ним и врагами: у Теркина ни желания, ни их удовлетворение никогда не чрезмерны. Если он ест, то всегда помнит, что «Лучше нет простой, здоровой, / Доброй пищи фронтовой». Если он хочет (и может) получить удовольствие от жизни, то ему хватает посещения бани. Если он выпивает, то лишь рюмку, не больше. Если он думает о женщине, то лишь об одной девушке, той, на которую он будет стараться произвести впечатление однажды на вечеринке после войны, когда вернется домой героем. Если желания и удовольствия Теркина слегка комичны, то только потому, что это желания живого человека, и то, что он осознает требования своего тела, — это так же естественно, как служить стране в судьбоносный час. Его тело обладает такой же здоровой энергией жизни, что и коллективное тело всего советского народа. Нацистские же солдаты не знают меры; излишества слишком соблазнительны, чтобы они могли им воспротивиться. Для них не существует границ в удовлетворении импульсов, точно так же как не существует для них и государственных границ:

Ворвавшись в Париж, гитлеровцы дефилировали под Триумфальной аркой. Им приказали кричать «гейль». Кричать они не могли — у них глотки были забиты едой. Казалось, что они трубят в трубы, но это были не трубы, а лионские колбасы, солдаты поспешно засовывали их в пасти.