Фабрика счастливых граждан - Ева Иллуз

видеть в неудачах возможности для процветания и лучшей жизни. Страдающим, таким образом, приходится иметь дело не только с бременем собственных чувств, но и с чувством вины, возникающим из-за неспособности справиться с обстоятельствами. Тирания позитива заставляет нас воспринимать печаль, безнадежность или скорбь как незначительные неудачи или быстротечные периоды жизни, которые пройдут, если приложить к этому достаточно усилий. Это предполагает, что негатив может и должен исчезнуть, не оставив никаких следов и отпечатков на психике, – тем более сейчас, когда позитивные психологи якобы нашли научный способ заменить отчаяние оптимизмом. Но настойчивое стремление видеть только светлую сторону жизни, несмотря на благие намерения, обычно скрывает глубокое непонимание и безразличие к тем, кто действительно страдает.

Уильям Джеймс утверждал, что в жизни всегда будут настоящие неудачи и настоящие неудачники. Трагедии, вне зависимости от ее размера, невозможно избежать хотя бы потому, что ответ на такие важные моральные вопросы, как, например, «как мне жить?», всегда влечет за собой ситуацию, когда благо вступает в конфликт с другим благом. Только узколобые не видят множество возможных «я» и путей, от которых пришлось отказаться, чтобы стать тем, кто мы есть, и жить так, как мы живем91. Нет какого-то одного подлинного или высшего «я», которым можно было бы стать, нет единственной бесспорной высшей цели в жизни, к которой можно было бы стремиться. Это относится и к самой идее счастья. При любом моральном выборе, добровольный он или навязанный, личный или коллективный, всегда в жертву приносится какое-то благо – какое-то «я», которым можно было стать, какие-то ценности, за которые стоит бороться, или какие-то социальные проекты, которых стоит достичь. В этом кроется непреодолимая трагедия, которая стоит за выбором и коренится в самой природе повседневного личного, социального и политического опыта. Даже самая лучшая из наук о счастье не сможет избавить нас от небольших или значительных страданий и потерь, неразрывно связанных с приношением небольших или значительных жертв.

Заключение

В произведении 1962 года «Инструкция, как правильно заводить часы» аргентинский писатель Хулио Кортасар замечательно выразил степень нашей одержимости временем и то, как эта одержимость превращает время из нашего слуги в хозяина. Часы в произведении Кортасара работают как метафора времени.

Вот о чем подумай: когда тебе дарят часы, тебе дарят маленький ад в цвету, цепь, свитую из роз. Камеру-одиночку, где заперт воздух. Тебе дарят не просто – часы, и расти большой, и пусть все у тебя будет хорошо, и надеемся, они тебе долго прослужат, хорошая марка, швейцарские и на рубинах; тебе дарят не просто миниатюрную камнедробилку, которую ты пристроишь на запястье и будешь выгуливать. Тебе дарят – сами того не зная, весь ужас в том, что они сами того не знают, – новую частицу тебя, хрупкую и ненадежную, частицу, которая принадлежит тебе, но твоим телом не является, а потому ее приходится закреплять на запястье с помощью ремешка, сжимающего его, словно отчаянно вцепившаяся ручонка. Тебе дарят необходимость ежедневно заводить эти самые часы, заводить для того, чтобы они оставались часами; дарят навязчивую и мучительную потребность проверять их точность, приглядываясь к циферблатам в витринах у ювелиров, прислушиваясь к объявлениям по радио, справляясь о времени по телефону. Дарят страх – а вдруг потеряю, а вдруг украдут, а вдруг слетят на пол и разобьются. Не тебе дарят часы, дарят тебя самого, ты – подарок часам на день рождения[18]1.

Произведение Кортасара также является точной метафорой, во что сегодня превратилось счастье: в навязчивую идею и одновременно в ложный и обманчивый подарок. Счастье – это не редкое человеческое сокровище, обнаруженное незаинтересованными личностями в белых халатах, которые решили просто раздать его людям, чтобы освободить их, как Прометей, передавший огонь с Олимпа простым смертным. Подобно получателю часов Кортасара, мы дарим себя счастью. Большая часть того, что мы делаем во имя счастья, полезного или нет, разочаровывающего или нет, обманчивого или нет, в первую очередь благоприятно и выгодно тем, кто утверждает, что придерживается его истин. Погоня за счастьем совершенно не обязательно означает работу на благо лучшей версии собственного «я» или общества, но в любом случае подразумевает работу в целях легитимности, распространения и преобладания власти счастья в качестве концепции, бизнеса, индустрии и потребительского образа жизни. Счастье помогает управлять нашей жизнью, потому что мы стали слугами навязчивой погони за ним; потому что счастье не подстилается и не подстраивается под нас: к контрастам наших чувств, двусмысленности наших мыслей или сложному устройству нашей жизни. Это скорее мы должны подстилаться и подстраиваться под него, чтобы соответствовать его потребительской логике, подчиняться его деспотичным и завуалированным идеологическим требованиям и принимать его обывательские, редукционистские и психологические допущения. Осознание этого может действительно разочаровать, учитывая те ожидания, которые возлагают на нас сторонники счастья. Но думать иначе, то есть не мыслить критически, значит слепо поддерживать механизм счастья, который запустила для нас горстка могущественных и влиятельных ученых, экспертов и профессионалов.

Мы искренне верим, что наука о счастье может кому-то помочь, что некоторые ее советы и методы действительно помогают почувствовать себя лучше и что счастье может быть важной и интересной концепцией для изучения с научной точки зрения. Но мы не согласны с заявлением, что счастье – это высшее, самоочевидное благо, которым часто хвастаются позитивные психологи, экономисты счастья и другие ученые и эксперты в этой области. Наоборот, в нынешней форме и применении счастье – влиятельный инструмент для организаций и учреждений, чтобы формировать более послушных работников, солдат и граждан. Послушание в наше время выражается в форме работы над собой и максимизации собственных сил. В восемнадцатом и девятнадцатом веках притязания на индивидуальное счастье было принято считать отклонением. Но благодаря ироничному повороту истории счастье сегодня плавно вплетается в ткань современной власти.

Если бы счастье было само собой разумеющимся, как это неустанно твердят его исследователи, тогда не нужны были бы ни ученые, ни эксперты, чтобы убеждать нас в этом: мы бы это знали сами. И даже если в конце концов выяснится, что счастье таково, но все, кроме этих экспертов, до сих пор были настолько слепы, что не видели этого, мы все равно считаем, что оно слишком ценно, чтобы оставлять его в руках сомнительной, редукционистской науки, идеологизированной, вплетенной в рынок, удобно подстроенной под технократическую политику и чрезмерно угодливой корпоративному миру, армии и неолиберальному образованию. Действительно, есть все основания не доверять экспертам, утверждающим, что они владеют секретами счастья. Мы видели, откуда берутся эти заявления, как они