Фабрика счастливых граждан - Ева Иллуз

лучше всего формируют характер и объединяют общество56, не выдерживает социологического и исторического анализа. Например, анализ ненависти и добродетели в позднесредневековом обществе, проведенный Смейлом57, анализ стыда и социального порядка в XVIII веке, проведенный Барбале58, или работа Кэхилла о смущении и доверии59. Такие эмоции, как зависть, унижение, страх и гнев, также благоприятны или неблагоприятны для формирования личности и социальной сплоченности, как и любовь или сострадание. В то время как разочарование, обида и ненависть обычно изображаются недостатками в формировании психики или пагубными и даже вредными для социальных отношений, эти эмоции выступают в качестве основных движущих факторов в формировании важнейших повседневных социальных динамик, например сплоченности группы или коллективных движений. Так, отметила Хохшильд, в конце 1960-х годов женское движение стало сильнее и эффективнее в стремлении женщин к освобождению60 благодаря провозглашению общей обиды на мужей, отцов, работодателей и других мужчин. Ненависть подталкивает человека к социальным и индивидуальным действиям перед лицом угнетения, когда ресурсы несправедливо распределены или находятся под угрозой, или когда человек испытывает недостаток признания, то есть форму социального неуважения или подавления его социального бытия61. В этом отношении такие эмоции, как ненависть, столь же необходимы для политического действия и реакции, как и для ощущения собственной ценности и идентичности. Позитивные психологи, утверждая, что нужно превратить эти эмоции в положительные, чтобы сделать их адаптивными и ценными, не просто исключают эти эмоции из личной и социальной функциональности, но и лишают их основной политической природы.

Следовательно, позитивные психологи должны признать тот факт, что, когда речь идет об эмоциях, не существует второстепенных персонажей или априорных функциональных или дисфункциональных результатов. Напротив, любая эмоция предоставляет важную информацию о том, как люди строят личные нарративы, относятся к окружающим, ориентируются в социальной среде и справляются с трудностями, давлением и возможностями повседневной жизни. Эмоции также дают важнейшее представление о социальных и политических стимулах, которые движут и побуждают отдельных людей и группы к действиям, мобилизации, сплоченности и изменениям. Таким образом, основная задача состоит в том, чтобы полностью распознать функциональность каждой эмоции и роль, которую любая эмоциональная реакция играет в формировании, поддержании или оспаривании определенных индивидуальных, социальных и культурных динамик в определенных контекстах – например, личная и социальная идентичность, совместные действия, коллективный юмор, взаимное признание, политическое сопротивление, потребление или национальная память – вместо того, чтобы игнорировать некоторые из них, утверждая, что они обладают естественными или присущими им негативными и, следовательно, дисфункциональными или неадекватными свойствами.

Перед лицом этой обоснованной критики некоторые позитивные психологи совсем недавно начали защищать то, что они называют «второй волной позитивной психологии», то есть более деликатный подход к человеческому счастью, который включает в себя более диалектический и комплексный методы относительно характерного для него разделения на позитив и негатив62. Тем не менее независимо от того, поможет ли эта попытка реформы привести область к более рефлексивной позиции, тот факт, что подобные утверждения начали появляться даже в ее собственных рядах, свидетельствует о степени, в которой позитивное/негативное разделение прочно укоренилось в позитивной психологии, а также во многих других популярных и профессиональных дискурсах о человеческом счастье, которые опираются на него.

Несмотря на убедительную и многочисленную критику, позитивный эмоциональный дискурс, который фетишизирует счастье, сводит понятие функциональности исключительно к сфере психологии и отождествляет здоровье, успех и самосовершенствование с высоким уровнем позитивности, получил повсеместное признание в науке о счастье. Парадоксальным образом, вместо преодоления предполагаемого негативного уклона традиционной психотерапии, сильное, поляризующее разделение эмоций на положительные и функциональные в противовес отрицательным и дисфункциональным породило новые способы патологизации, то есть новую эмоциональную стратификацию, согласно которой люди, испытывающие негатив, не могут вести полностью здоровую, функциональную жизнь. Избавление от нежелательных воспоминаний, отрицательных чувств и осуждающих самооценок и вместо этого принятие оптимистического отношения к жизни было установлено в качестве эмоционального требования для сохранения субъективного чувства благополучия и самоуважения.

Сохраняйте жизнестойкость и не волнуйтесь

Прежде чем прийти к позитивной психологии, Селигман посвятил большую часть своей научной карьеры изучению концепции «выученной беспомощности». Его статья «Выученная беспомощность», опубликованная в журнале Annual Review of Medicine в 1972 году, и книга «Беспомощность: о депрессии, развитии и смерти», опубликованная в 1975 году, привлекли к себе много внимания и вызвали огромный резонанс. Концепция «выученной беспомощности» показала, как в объективных условиях вынужденного бессилия люди склонны принимать свою ситуацию и нормализовать ее, понимая, что мало что могут сделать для ее изменения. С нашей точки зрения, эта концепция сама по себе интересна и даже могла бы помочь понять механизмы социального воспроизводства и трансформации, в которых чувства бессилия и уязвимости играют решающую роль в применении и распределении власти, в проявлении стратегий принуждения в определенных организациях или в разрядке общественного возмущения путем подмены конформизмом и апатией. Однако Селигман и многие другие психологи, развивающие эту концепцию, выбрали для своих исследований другое направление. Вместо этого Селигмана интересовал весьма специфический вопрос, который мы можем обозначить как дарвиновский: в экспериментальном условии беспомощности некоторые испытуемые отказывались оставаться пассивными и продолжали искать способы, как избежать ситуации бессилия. Селигман (несколько тавтологично) объяснил этот факт психологическими индивидуальными чертами, такими как оптимизм: люди, которые не смиряются с неблагоприятными обстоятельствами, были названы оптимистами, при этом оптимизм был определен как врожденная психологическая способность не поддаваться несчастьям. По мнению Селигмана, некоторые индивиды просто умеют так переосмысливать невзгоды, чтобы не только преодолевать их, но и учиться и расти на них.

Сегодня это принято называть жизнестойкостью. В престижном журнале Harvard Business Review Селигман опубликовал статью «Повышение жизнестойкости», в которой он предлагает яркий пример того, что если она обусловливает успех, то ее отсутствие, безработица и нисходящая мобильность, наоборот, логически являются результатом слабой психики.

18 месяцев назад Дугласа и Уолтера, выпускников программы MBA Пенсильванского университета, уволили из компаний на Уолл-стрит. Оба впали в уныние: стали грустными, вялыми, нерешительными и сильно беспокоились о будущем. Дуглас преодолел это состояние. Через две недели он сказал себе: «Это не я, а экономика переживает не лучшие времена. Я хорош в своем деле, и рынок для моих навыков найдется». Он обновил резюме и разослал его в дюжину нью-йоркских фирм, но всюду ему отказали. Затем он обратился в шесть компаний в родном городе в Огайо и в конце концов получил должность. Уолтер, напротив, погрузился в состояние безысходности: «Меня уволили, потому что я не справляюсь с работой под давлением, – думал он. – Я не создан для финансовой сферы. Экономике потребуются годы, чтобы восстановиться». Даже когда