Каска вместо подушки - Роберт Леки

Холодный и невозмутимый, батальонный главный сержант ожидал нас у двери кабинета полковника. Высокий, с резкими чертами лица, начинающими редеть пшеничными волосами и воинственно топорщившимися усами, он был больше похож на шотландского гвардейца, чем на американского морского пехотинца.

— Заключенный, — сказал он, глядя сквозь меня и не обращая внимания на отразившийся на моей физиономии ужас от услышанного слова, — входит в кабинет полковника только по моей команде. После получения команды остановиться он замирает по стойке «смирно» перед полковником и остается в таком положении, пока его не отпустят. Заключенный, внимание. Вперед, марш! Заключенный, стой!

Мои глаза были прикованы к гладкому, круглому лицу нашего батальонного командира мистера Пять-На-Пять.

Мистер Пять-На-Пять получил прозвище из-за своей комплекции. Он был ростом пять футов[9] или чуть больше и — столько же в ширину. Прозвище дали с любовью — мы хорошо относились к командиру, во всяком случае так было на Гуадалканале, когда не проходило и дня, чтобы мы не увидели мистера Пять-На-Пять, снующего по позициям, проверяя, как дела у людей.

Главный сержант зачитал обвинения, которые, даже несмотря на краткость и строгость военного стиля, звучали очень внушительно.  Когда он закончил, полковник пристально посмотрел сквозь меня, словно мой живот был совершенно прозрачным.

— Лейтенант, давайте послушаем вашу версию происшедшего.

Плющ стоял за моей спиной, поэтому его голос доносился сзади. Он говорил, а полковник продолжал буравить меня взглядом. Я с удивлением отметил, что у лейтенанта напряженный голос, словно он тоже смутился перед полковником или делает то, что ему приказали — рассказывает о ночных событиях, — по принуждению. Он поведал правду, включая и самый главный факт — то, что я был абсолютно пьян. В данном случае пьянство являлось смягчающим обстоятельством, было бы хуже, натвори я подобное на трезвую голову.

Полковник рассматривал меня долго и пристально. Я таращился прямо перед собой, стараясь не глотать, не шевелиться, не моргать и держать язык влажным, чтобы, когда мне зададут какой-нибудь вопрос, я мог ответить быстро и отчетливо. И еще я изо всех сил старался не пасть духом окончательно. Полковник был суров, по его лицу ничего нельзя было угадать. Он внимательно просмотрел мои документы, словно решая, чему верить больше — написанному в бумагах или словам Плюща и главного сержанта. Будет ли он непреклонен или проявит милосердие? Этого я сказать не мог. Но я знал, как и любой другой солдат на моем месте, что сейчас в его руках мое будущее, моя жизнь. Не стану утверждать, что эта мысль доставляла мне удовольствие.

— Что вы можете сказать?

Помимо воли я кашлянул и судорожно сглотнул.

— Виновен, сэр.  

Он еще раз взглянул на бумаги, потом поднял глаза на меня.

— Я не стану калечить вам жизнь, — сказал он, а в моем животе что-то перевернулось и заворочалось. — За то, что вы натворили, я мог бы упечь вас надолго. И тот факт, что вы были пьяны, нисколько вас не оправдывает. Морской пехотинец должен в любых обстоятельствах знать меру и держать себя в руках. Вы хорошо проявили себя на войне, — продолжил он, — поэтому я не отправлю вас ближайшим кораблем в Портсмут, как положено по инструкции. Но вместе с тем я не позволю, чтобы подобный проступок сошел вам с рук. — Тут его взгляд стал еще более суровым. — Пять суток на хлебе и воде. Разжаловать в рядовые!

Главный сержант выплюнул приказ идти, я механически подчинился, не чуя под собой ног от радости. Я был так счастлив, что едва не пропустил выражение крайней досады на физиономии Плюща. Он смотрел на меня взглядом охотника, от которого ускользнула дичь. Думаю, Плющ тоже не хотел меня уничтожить, но все-таки он бы предпочел более суровое наказание. Пять дней на хлебе и воде! Подумаешь, да хоть пять лет! Я ликовал и едва сдержался, чтобы не обнять охранника, который ждал, чтобы отконвоировать меня от кабинета полковника на гауптвахту.

Попасть на гауптвахту в Корпусе Морской пехоты, особенно в камеру, где заключенные сидят на хлебе и воде, это почти то же самое, что отправиться за границу.

Первым делом вы должны прибыть в лазарет и пройти медицинское обследование, которое должно определить, достаточно ли вы здоровы физически, чтобы выдержать заключение и диету. Следующий пункт следования — штаб роты, где в ваши  документы вносятся записи о взыскании, а также отметки о том, что за период заключения у вас урежут денежное довольствие. Затем вам следует явиться в расположение роты, сдать вещи и оружие сержанту, ведающему хозяйственной частью, и только потом, сначала в одних лишь мешковатых брюках, вы готовы к тому, чтобы за вами захлопнулась дверь гауптвахты.

А в роте вас в течение пяти суток будут считать мертвым. Даже с вашей койки уберут все постельные принадлежности. Вы — ноль, ничто, шалопай, поставленный носом в угол.

И при всех перечисленных перемещениях вас сопровождает охранник, держа винтовку перед собой, — ваша тень, ваш стыд. Большие черные круги, нарисованные на груди и спине вашей новой робы, имеют вполне реальную физическую массу, они тяжелы, тянут к земле. Вы чувствуете их каждую секунду и знаете, что они существуют специально для того, чтобы охраннику было легче целиться, если вы вдруг решите вырваться на свободу.

Гауптвахта принимает вас, и вы окончательно становитесь ничем. Вы перестаете быть личностью, у вас нет ничего своего: даже костюм, который вам выдали, принадлежит гауптвахте — на нем стоит ее клеймо. Абсолютно все — даже лезвия для бритья — не ваше. У вас нет ничего, значит, и сами вы ничто.

За вами со стуком захлопывается железная дверь тюрьмы. Что ожидает очередное попавшее сюда ничтожество? Оказывается, надзиратель, задумчиво вертящий в руках кусок резинового шланга. И вы неожиданно осознаете, что он выбирает для себя жертву. Никто не в силах оцепить комизм ситуации. От цементного пола поднимается холод, и ваше сердце коченеет, пока вы, как кролик на  удава, смотрите на надзирателя, в глазах которого горит жестокость.

Холодно, очень холодно, вы один на один с надзирателем гауптвахты, одетым в аккуратную, подогнанную по фигуре форму, а за ним — Корпус Морской пехоты США и все Соединенные Штаты Америки. В действительности же за его плечами дверь, которая открывается, и грубый голос отрывисто командует:

— Вперед, марш!

Вы входите и получаете возможность поприветствовать своих товарищей по несчастью, отбывающих свой срок на хлебе и воде.

Я вошел в мир теней, в пещеру, промытую в подводной скале глубинным течением. Но вскоре различил гул голосов, и тени обрели плоть, я услышал смех, и это мрачное место осветилось самым сильным светом на свете — светом человеческого духа, и я понял, что нахожусь вовсе не в аду, как мне представлялось вначале, а всего лишь на гауптвахте, на каких-то пять суток.