Каска вместо подушки - Роберт Леки

Я перевел дух и повернулся, чтобы уйти с глаз долой, но не тут-то было. В мое плечо впилась железная рука.

— Ты Счастливчик? — Это был Правда-Матка.

— Да.

— Бери свою задницу и тащи ее в штабную палатку.

Его дыхание, как обычно, благоухало «Лква Велвой», и я подумал, шествуя в штабную палатку, что сегодня, в день выплаты денежного довольствия, в военном магазине к вечеру наверняка не останется лосьона после бритья. И еще подумал, что мне пока не приходилось иметь дело с топ-сержантом роты Е.

Его гнев был не слишком убедительным — так я решил, стоя перед сидящим за столом человеком. Он не выглядел ни оголтелым, ни крутым. Его огрубевшее лицо с крупным носом и большими красивыми глазами выглядело лет на тридцать — хороший возраст для топ-сержанта Корпуса Морской пехоты. 

— Вам придется здесь задержаться, — сообщил он.

— Но почему?

— И вы еще имеете наглость спрашивать? За самовольную отлучку! — Он сурово посмотрел на меня и поинтересовался: — Где вы были?

Я молчал, стараясь сдержать отчаянное биение сердца. Я надеялся, что Широкая Улыбка хотя бы один раз произнес на перекличке мое имя. Одного раза достаточно, чтобы все запутать.

— Где вы были? — спросил он, чуть сбавив тон.

— Так... на стрельбах, — сообщил я.

— Вот только врать не надо, — негодующе нахмурился он. — Мы знаем, что вас там не было. Мы также знаем, что вы сказали сержанту. Вы были в городе?

Молчание.

— Послушайте, — примирительно начал он, причем раздражения в его голосе уже не было, только убеждение и даже лесть. — Я знаю, что произошло, знаю, что вы не поладили с Мак-Вредным. Вам было необходимо подумать над случившимся, и вы ушли в самоволку на несколько дней. Возможно, даже я понимаю вас и не виню... возможно. Почему бы вам не признать свою вину и не позволить мне поговорить с капитаном. Он не будет слишком строг. Не делайте глупостей — вы можете себе здорово навредить. f

Такому обращению противостоять труднее всего — проще, когда на тебя орут и топают ногами, но я держался из последних сил и промолчал.

Было видно, что топ-сержант потихоньку начинает терять терпение, и в конце концов я нарушил молчание:

— Кто меня обвиняет?

— Идите в свою палатку и ждите, — рявкнул он. 

И я отправился в палатку. У меня имелись все основания для ликования. Должно быть, Широкая Улыбка меня прикрыл! Хотя, конечно, сержант не имел особого желания вести меня к командиру батальона, а это могло быть только потому, что он не хотел признавать, что в течение нескольких дней числил меня присутствующим, в то время как в действительности я находился в самоволке. Мой план сработал! Я сидел в палатке и ждал. Через час появился вестовой: «Тебя ждет топ».

— Вы умеете печатать? — полюбопытствовал тот, увидев меня снова.

— Да.

— Хорошо. Хотите быть ротным писарем? Кто бы стал меня винить за то, что я улыбнулся? Наконец-то! Не мытьем, так катаньем!

Конечно, я согласился, а через три дня топ слег с тяжелейшим приступом малярии, и я стал временно исполняющим обязанности сержанта роты Е.

Это была скучная работа, едва ли менее утомительная, чем обязанности ротного писаря, к которым я приступил, когда топ вернулся из госпиталя. Десять дней на руководящем посту в роте Е прошли без происшествий, если не считать таковым предложенную мне одним из солдат взятку в два фунта стерлингов за освобождение от караульной службы в конце недели. От взятки я отказался, но заставил его потратить эту сумму на Хохотуна, Здоровяка, Бегуна и остальных, когда мы встретились как-то ночью в нашей забегаловке. А в общем, моему чудесному превращению из виновного в босса сопутствовал только внешний комфорт. В душе я продолжал испытывать дискомфорт и потому воспользовался случаем перевестись в батальонную разведку. 

В батальонной разведке — ее называли В-2 — служил Артист. Мы вместе были на острове Пэ-рис. Он перешел сюда из роты G, отличившись в сражении на Типару, где японец ранил его штыком в ногу.

Вскоре после возвращения топа Артист заговорил со мной на улице. С ним был лейтенант Большое Кино — офицер разведки батальона.

— Вот он, — сказал Артист лейтенанту и помахал мне рукой. — Я вам говорил именно о нем.

После этого он представил меня офицеру по всей форме.

— Я слышал, ты работал в газете, — сказал Большое Кино. Я кивнул. — А как ты смотришь на то, чтобы начать выпускать батальонную газету?

Я пришел в восторг, и так моя короткая, но полная событиями карьера в роте Е закончилась. Пока я был там, мне ни разу ire пришлось взять в руки винтовку.

Конечно, издавать батальонную газету я тоже так никогда и не начал. Это была очередная из серии грандиозных идей Большого Кино. Так он льстил своему тщеславию. В полку и дивизии газет тоже не было, зато Большое Кино мог при каждом удобном случае хвастаться, что у него в разведке имеется потенциальный редактор. Не исключаю, что он любил принимать желаемое за действительное.

Как бы там ни было, Большое Кино спас меня от тоскливой участи мальчика на побегушках в штабе роты Е, вернул в строй и излечил гордость, которой Мак-Вредный нанес глубокую рану. Я также очень благодарен Большому Кино за то, что он оставил без внимания мою репутацию бунтовщика, и даже то, что к тому времени я уже был ветераном — корабельной крысой.

Глава 5. Корабельная крыса

Я слышал, что генерал Смедли Батлер любил повторять: «Дайте мне полк корабельных крыс, и я завоюю весь мир».

Хотя, возможно, старик этого никогда не говорил. Но он вполне мог сказать именно это, а если не он, то какой-нибудь другой командир морских пехотинцев. Именно морской пехоте свойственны настроения, которые, если их внимательно проанализировать и разложить по полочкам, могут показаться бесстыдными и даже шокирующими, но дело обстоит именно так: человек, высаживающийся на берег с корабля, должен обладать дерзостью, быть может, граничащей с наглостью и независимостью. Он может и должен периодически бунтовать против жесткой дисциплины лагеря.

Я не пытаюсь возвеличить то, за что следует наказывать. И вовсе не предлагаю, чтобы корабельные крысы избегали заслуженного наказания по причине своей дерзости или независимости. Виновные должны понести наказание — так было, есть и будет. И я не веду речь о привычных обитателях гауптвахты — патологических лентяях, ни на что не пригодных симулянтах, которые больше времени проводят на гауптвахте, чем вне ее стен, и всеми силами стараются избежать любых последствий ношения военной формы, и уж особенно — сражений. Я говорю о молодом, горячем парне, вольнолюбивый характер которого не может не привести его к конфликту с военной дисциплиной, а значит — если он, конечно, не исключительно везучий, — прямиком на гауптвахту.