История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I - Петр Рябов

Принципиально новая ситуация, сложившаяся в Восточной Европе во времена Ивана III: захват Москвой Новгорода и Твери, падение Константинополя, распад Золотой Орды – вынуждала осмыслить происшедшее. Но средневековое мышление крайне консервативно. И потому, чем больше Москва изменяла старые обычаи, разрушала региональные связи и структуры, перекраивала границы, создавала новые, централизованные, искусственные и насильственные учреждения, тем чаще и настойчивее её правители решительно и нагло ссылались на «старину», начав тотальное переписывание истории. Новые реалии нуждались в новых масштабных и эффективных мифах. Новые процессы в Московской Руси долго развивались в рамках и обличьях старых формул и представлений (вроде того, что Новгород-де всегда был «отчиной» московских князей, а новгородцы – не борцы за свою вечевую старину, а подлые изменники делу веры, или что московские, князья и духовенство всегда боролись с татарами). Однако теперь нужно было сменить сами эти формулы и представления, восходящие ещё к киевским временам, представить принципиально новое – старым и привычным. В этой ситуации колоссальной и незаменимой стала роль исторической мифологии, призванной легитимизировать новые отношения и оправдать насильственный слом и уничтожение старых учреждений и вековых традиций.

Два века московские князья были подручными верными слугами ордынских ханов и, находясь на периферии византийской империи, принимали митрополитов из Константинополя, глядя на византийских и сарайских «царей» с почтением и подобострастием, Веками они лишь инстинктивно скопидомничали и исподтишка захватывали чужие земли, не думая ни об «объединении Руси», и, тем более, о «противостоянии басурманам» ни, конечно же, о возможности сколько-нибудь на равных конкурировать с более могущественной Литовской Русью. И вот теперь они вдруг оказались хозяевами Залесской Руси, скороспелыми и неожиданными наследниками рухнувших Орды и Византии, правителями единственной православной державы мира, владыками и лидерами всего православного Востока. Было от чего растеряться и потерять голову! Раньше высшим арбитром в церковных спорах на Московской Руси был патриарх Константинополя, как высшим и признанным арбитром в политических спорах князей был хан Золотой Орды. Отныне ситуация кардинально меняется и требует нового осмысления и обоснования. Надо убедить всех внутри и вовне Московии (и, прежде всего, самих себя!) в том, что Москва самим Богом предназначена быть центром всемирной православной империи и всегда играла эту роль.

Прежде всего, складывается идея самодержавия. До того «царями» (то есть легитимными и высшими правителями) на Руси именовали лишь византийского императора и татарского хана – теперь легитимность и сакральность их власти переходит из Константинополя и Сарая к московскому князю, занявшему их место в Восточной Европе.

Слово «самодержавие», которое в это время возникает и входит в обиход – очень ёмкое и многозначное, примерно включающее в себя и латинский «суверенитет», и греческую «автаркию» и греческо-византийскую «автократию». В этом слове сочетается ряд смыслов: и национальная самостоятельность царской власти, её независимость ни от кого, кроме Бога – ни от Сарая, ни от Константинополя, ни от веча, ни от бояр (она – сама по себе – «самодержавна»), и её абсолютность, неподконтрольность никому в обществе, невозможность её ни с кем разделить и ничем ограничить. Иван III начинает именовать себя «милостью Божьей великим князем всея Руси», подчеркивая этим титулом и обретенную суверенность, независимость от Орды (ибо его власть ныне – от Бога, а уже не от хана), и претензию на общерусское наследство, и то, что этот титул равен королям Европы. Когда император Священной Римской империи Фридрих III предложил Ивану III королевскую корону, московский государь высокомерно ответил: «Мы Божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши родители, так и мы». Это, конечно, была полная и явная неправда, но неправда очень многозначительная и претенциозная – нуждающаяся в мифах и символах, которые бы её подкрепили и утвердили.

Средневековое мышление насквозь глубоко символично. Оно основано не столько на абстрактных, рациональных идеях, сколько на зримых образах. Поэтому в Московии стремительно возникают те символы власти, которые призваны подкрепить новые притязания новоявленного «государя всея Руси». Среди них и величественный московский кремль (правда, с соборами, построенными итальянцами, несущий на себе печать итальянского Возрождения) – символ могущества государства. И скипетр, держава, «шапка Мономаха» (золотая тюбетейка, опушенная мехом, и в действительности подаренная Ивану Калите ханом Узбеком) – она символизирует преемственность власти московских князей от византийских императоров (якобы её послал император Константин Мономах своему родственнику Владимиру Мономаху, как символ царской власти, предчувствуя грядущее величие ещё не основанной тогда Москвы). Вводится пышный византийский придворный ритуал (с падением ниц перед государем и целованьем руки великого князя), герб – двуглавый орёл (исконно римский имперский символ, а затем символ Византийской и Священной Римской Империй).

Иван III вторым браком женился в 1472 роду на Софье Палеолог – племяннице последнего византийского императора, через что московские князья породнились с византийцами. (Посредником в организации этого брака выступил римский папа, наивно расчитывавший так привлечь Московию к унии, но – тщетно). Свою преемственность от Византии Московия выводила теперь и по православному христианству, и по политическому могуществу, и по брачному родству.

В рамках сотворения новой мифологии, появляется совершенно фантастическое произведение «Сказание о князьях Владимирских», прямо и без затей объявляющее предком московских князей ни много ни мало… римского «кесаря Августа», первого римского императора, чья власть имела божественное происхождение. Да и титул «государь всея Руси» означает отныне нескрываемое стремление Москвы захватить земли Литовской Руси, претензию не только на наследство Орды и Византии, но и на всё наследство древнего Киева. Инициатива Вильно по объединению Руси была теперь перехвачена окрепнувшей Москвой (и начинается долгая полоса войн с Литвой: за 90 лет (1493–1582) 40 лет шли эти войны между двумя частями Руси).

Все эти новые символы были спешно созданы и сфабрикованы за несколько десятилетий и стремительно облекли плотью и кровью новый основополагающий государственный миф, обретший окончательное чеканное завершение в краткой и амбициозной формуле: «Москва – третий Рим». Эту формулу высказал в начале XV века старец псковского Елеазарова монастыря Филофей. По его словам, история – смена различных «царств», воплощающих в себе Божественный Промысел. Первым была Римская империя, которая быстро впала в грех «латынства» и потому утратила свою миссию. Затем возник «второй Рим» – Византия, которая, однако, пошла на Флорентийскую унию и тем подорвала чистоту своей веры и оттого пала под ударом турок. Третий Рим последних времён, который будет хранить чистоту православия незамутненной до Конца Света (ибо «четвёртому не бывать») – это Москва. Православие в ней не искажено «латинством», не подчинено «басурманству» и не заражено ересями. Так задача создания централизованного самодержавного Московского государства ставилась во всемирно-исторический контекст, увязывалась с задачей религиозного спасения всего человечества. В лозунге «Третьего Рима» соединились в лаконичной форме имперская, державная, религиозно-мессианская, эсхатологическая и националистическая идеи: наследие первых двух «Римов», нетерпимость к иным верам и народам, энтузиазм, абсолютность власти царя – мирской и духовной, претензия на мировое господство.

В своём послании к Василию III инок Филофей писал: «все царства православные христианской веры снидошася в твоё едино царство. Един и во всей поднебесной христианам царь… Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвёртому не быти…». То есть пророчествуется, что до Конца Света и Второго Пришествия Христа Москва останется единственным оплотом истинной веры. «Русская вера» отныне превосходила «греческую». Религиозное первенство Константинополя отныне отрицалось Московией точно также, как отныне Москвой отрицалось политическое первенство Сарая. Московский «ребёнок» Орды и Византии подрос и отрёкся от своих «родителей».

По словам Филофея, подданные не только были обязаны безоговорочно подчиняться государю во всём, но даже и в мыслях не могли никак осуждать его, поскольку воля государя – непосредственное и прямое проявление Божественной воли, а роптать на него, всё равно, что роптать на Бога. Так власть московского деспота соединила в себе высшую светскую и духовную власть («цезарепапизм»), а церкви придавалось значение одного из орудий в руках государственной власти. В обязанности государя теперь входил контроль за всеми религиозными делами, назначение епископов и митрополитов, руководство церковными соборами. Сопротивление же соседних княжеств московской захватнической политике толковалось не иначе как сопротивление Божественному Закону, то есть как тяжкий грех. Не случайно в начале XVI века у москвичей появляется характерная поговорка: «То ведает Бог да великий государь».