Чарующий апрель - Элизабет фон Арним
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если так, то складывалось опасное положение. Тот факт, что неадекватное существо могло повлиять на сознание зрелой дамы и даже подчинить своей личности – личности, несмотря на очевидную гармонию между ней и ее интеллигентным супругом, весьма чуждой натуре миссис Фишер, далекой от всего понятного и приятного, – казался весьма тревожным симптомом неблагополучия. Никогда прежде подобное непочтительное выражение даже в голову не приходило. Никогда миссис Фишер не думала ни о собственных служанках, ни о ком-то другом как о пыльном старье. Да и вовсе не были ее служанки пыльными старухами. Конечно, молодыми их не назовешь, но ведь и сама миссис Фишер, а также ее дом, мебель и золотые рыбки, ничуть не меньше испытали влияние времени. Все вместе стали пожилыми, как положено в природе, но достичь преклонного возраста и превратиться в пыльное старье – совсем не одно и то же.
До чего справедливо заметил Рёскин, что дурное общество портит манеры! Но Рёскин ли? Трудно сказать наверняка, но замечание вполне могло бы принадлежать ему, тем более что было верным. Опасное соседство с миссис Уилкинс за столом следовало считать дурным обществом, даже при том, что миссис Фишер старалась не слушать вульгарных, бестактных, богохульных речей. Хотя, судя по всему, все-таки слышала, а леди Кэролайн еще и весело смеялась. Так, пожалуй, скоро можно начать не только думать, но и говорить ее словами. Это будет ужасно. Если омоложение примет форму неприличных высказываний, то вряд ли хватит самообладания, чтобы с достоинством пережить метаморфозу.
На этой стадии размышлений миссис Фишер особенно остро захотела поделиться переживаниями с кем-нибудь способным ее понять. Однако никто, кроме самой миссис Уилкинс, понять не мог. А вот она, несомненно, могла и понять, и сразу разделить чувства. Но обращение к данной особе вряд ли было возможным: с тем же успехом можно просить у микроба защиты от вызванной им болезни.
Все чаще и чаще бесцельно забредая в верхний сад, миссис Фишер продолжала молча переживать происходившие в душе и теле изменения. Вскоре даже леди Кэролайн заметила необычные прогулки.
Однажды утром, поправляя подушки (помощь леди Кэролайн он считал своей особой привилегией), мистер Уилкинс спросил, все ли в порядке с миссис Фишер.
В этот момент пожилая дама как раз стояла возле восточного парапета за кустами волчьих ягод и, прикрыв глаза ладонью, пристально рассматривала белые домики Меццаго.
– Не знаю, – ответила Кэролайн.
– Насколько я понимаю, это не та леди, которую что-то тяготит?
– Полагаю, что так.
– Но, если все-таки проблемы существуют, о чем свидетельствует заметное беспокойство, буду рад помочь советом.
– Несомненно, ваше внимание принесло бы пользу.
– Разумеется, у нее есть собственный юридический консультант, но сейчас он далеко, в то время как я рядом. А юрист рядом стоит двух… не станем следовать пословице, а скажем просто: в Лондоне.
Мистер Уилкинс старался разговаривать с леди Кэролайн легким тоном, потому что именно так следовало обращаться к молодым красивым дамам.
– Пожалуй, лучше спросить ее.
– Спросить, нужна ли помощь? Вы так считаете? Не будет ли несколько… неделикатно интересоваться, тяготит ли что-нибудь леди?
– Возможно, вам она откроется. Подозреваю, что миссис Фишер очень одинока.
– Вы преисполнены проницательности и сочувствия, – провозгласил мистер Уилкинс, впервые в жизни пожалев, что родился не итальянцем и не французом. Тогда можно было бы, прежде чем послушно отправиться к миссис Фишер, чтобы избавить ее от одиночества, почтительно поцеловать руку леди Кэролайн.
Удивительно, как много разнообразных способов удалить мистера Уилкинса из своего уголка изобрела хитроумная девица. Каждое утро она находила новый благовидный предлог, так что, поправив подушки, весьма довольный джентльмен удалялся восвояси. Поправлять подушки она разрешила потому, что в первый же вечер через пять минут общения за обедом обнаружила, что опасения относительно безвкусного поклонения беспочвенны. Леди Кэролайн инстинктивно чувствовала, что характер мистера Уилкинса не допустит предосудительного поведения, особенно по отношению к ней. Он держался необыкновенно почтительно и подчинялся малейшему движению ресниц. Его миссия заключалась в беспрекословном повиновении. Леди Кэролайн была готова испытать к нему симпатию, если только мистер Уилкинс даст себе труд не поклоняться, и он действительно сумел ей понравиться. Трудно было забыть трогательную беззащитность в первое утро, в полотенце. Он держался забавно и к тому же хорошо относился к супруге. Правда, больше всего мистер Уилкинс нравился Кэролайн, когда находился вне поля зрения, но так же нравились и все остальные, кто разделял данное условие. Во всяком случае, муж Лотти относился к тем редким мужчинам, которые не смотрели на женщину взглядом хищника, что существенно облегчало и упрощало отношения внутри тесной компании. С этой точки зрения мистера Уилкинса можно было считать редким уникальным и драгоценным представителем своего биологического вида. Всякий раз, думая о нем и слегка досадуя на некоторые утомительные черты характера, Лапочка останавливала себя и добавляла: но зато какое сокровище!
И в самом деле, единственная цель мистера Уилкинса в Сан-Сальваторе заключалась в том, чтобы оставаться сокровищем. Все три леди – не считая жены – непременно должны были проникнуться к нему глубоким доверием и испытать искреннюю симпатию. В таком случае, едва в жизни возникнет какая-то проблема – а в чьей жизни рано или поздно не случается такого? – они сразу вспомнят о его непреходящей надежности, безусловной порядочности и обратятся за советом. Состоятельные особы с затруднениями и даже с проблемами – именно о таких клиентках мечтал юрист Уилкинс. Судя по всему, леди Кэролайн в настоящее время сложностей не испытывала. Но редкая красота – мистер Уилкинс не мог не заметить очевидного факта – непременно должна была вызвать неприятности в прошлом и, несомненно, еще вызовет в будущем,
