Опасное молчание - Златослава Каменкович

Петро глубоко ошибался.

Мелана вся как-то сникла, грустно задумалась и вдруг с горечью сказала:

— О сыне не спросил…

— Разве Петрик тебе никогда не говорил? — откладывая шитье, посмотрела на подругу Ганна.

— О чем?

— Ну как же? Иванишин однажды обратился к Петрику с просьбой помочь разыскать Марьяна.

— Даже не верится… Он всегда был так далек от отцовского чувства, — растерянно проговорила Мелана. — И что же?..

— Петрик наотрез отказался назвать адрес. Ведь все равно Ванда Чеславовна ребенка не отдаст. Но сам факт, что у Иванишина заговорила совесть, Петрика обрадовал.

— Признаться, Ганнуся, когда я увидела здесь Алексея… Но почему он не спросил меня, где сейчас Марьян?..

Мелана едва удержалась, чтобы не ужаснуться вслух: «Господи, да неужели я еще люблю этого человека?.. Нет, о моем чувстве он никогда не узнает… Вот не могу вспомнить, но где-то я читала: «В любви только надежда и желания составляют настоящее счастье. Удовлетворенная любовь иссякает, а иссякнувши, разочаровывает и оставляет на душе горький осадок…»

Сказала.

— У вас так тепло!

— Разве ты не топишь?

— Кончились дрова.

— Возьми у нас. Я сейчас скажу Петру, он тебе занесет.

— Что ты? Неудобно.

— А простудишься, кому с тобой возиться? — опять же мне. Хватит одного Петрика. Еда для него несущественна и неважна, только бы курить, курить, — заворчала Ганна. — И ты еще… Не стыдно омрачать мой отпуск?

— Да что ты, Ганночка, — обняла Мелана подругу. — Я утром сама спущусь в подвал. Ничего не говори Петру.

— Против меня тут заговор?! — поднял брови Петро, который, входя, услышал последнюю фразу Меланы.

— Ты только подумай, Петрик, у нее кончились дрова, мерзнет в нетопленой квартире, а гонор свои выставляет: «Не говори Петру!»

— Я это потому… Не спускаться же на ночь глядя в подвал. Потерплю до утра.

— Зачем же? — беря с круглого столика папку, оставленную Иванишиным, засмеялся Петро, — у нас полная кладовка. Можете взять сколько вам нужно.

— Спасибо.

— Придешь — сейчас же затопи, Мелася, — приказала Ганна. — И чтобы больше без гонора! Петрик, помоги отнести дрова.

— Нет, нет, я сама! — удержала Петра Мелана.

— Как знаете, — смутился Петро.

— Тебе, Мелася, и так и сяк, а все не так! — с укором взглянула Ганна. — Пойдем.

— Не обижайся. Я… — И, чего-то не досказав, поспешила к двери. — Доброй ночи вам, Петрик.

— Доброй ночи, — усаживаясь за письменный стол, отозвался Петро.

Едва Мелана успела уложить дрова на решетку перед камином, послышался звонок.

«Кто бы это?» — поспешила в переднюю. Открыла дверь.

— Вы?.. — невольно отступила перед Алексеем.

— Мелася, подожди! Мне надо с тобой поговорить…

— Вы… не ушли?

— Ждал. Ты не рада? Хочешь, чтобы я ушел?

Она взглянула на него снизу вверх, и ему показалось, что глаза ее в искорках радости.

— Но я… у меня… — она дрожала, будто стояла совсем раздетая на сквозняке.

Иванишин переступил порог.

Пахнуло холодом нежилого помещения, когда они вошли в комнату.

— Не очень-то у тебя шикарно, но зато без соседей! — молвил Алексей, одним взглядом окинув комнату с темным камином: три окна во двор, диван, небольшой обшарпанный сервант, он же для книг, он же для косметики и зеркала, а также каких-то безделушек. Стол и два стула — в центре комнаты. Одежда — в нише на стене, прикрытая простыней.

— Как же ты живешь в этом холодильнике? — сняв пальто, но все еще оставаясь в теплом кашне и меховой шапке, Алексей проворно начал высвобождать руки Меланы, укладывая одно полено за другим на решетку перед остывшим камином.

— Я мало бываю дома. Полдня в поликлинике — работаю в регистратуре, — а вечером в школе. Учусь. А то без аттестата меня не примут в институт.

— В какой же институт ты хочешь поступить, Мелася?..

— Медицинский. Моя мечта стать врачом. Вы верите, что я смогу?.. Почему вы молчите?

— Только не подумай, что я собираюсь погасить твою веру в себя. Но с твоим характером… А впрочем, врачом так врачом! — весело и беззаботно просмеялся Алексей.

«Вот и он тоже так…» — сразу припомнился Мелане художник. Теперь ей стало и на душе холодно.

— Обиделась?

— Вы…

— Умоляю, только не «вы», — не дал договорить Алексей. — Разве мы чужие?

Мелана на это не ответила. Она сказала, что пойдет к Ковальчукам еще за одной охапкой дров.

— Обо мне там ни гу-гу, — предостерег Алексей.

— Конечно, — покраснела Мелана. — Мне и самой неудобно, — призналась она.

Когда за Меланой щелкнул замок в дверях, Алексей подошел к серванту, привлеченный раскрытой книгой.

«Интересно, чем она увлекается? — взял в руки книгу и, заложив между страницами палец, прочел на обложке: «Армянские новеллы». — Вот как? Мелана уже читает на русском языке?

На титуле книги Алексей прочел автограф:

«Дорогому побратиму Петру Ковальчуку!

Ни даль пути, ни ветры и снега, ни леса и реки, ни моря и горы — ничто не помеха для нашей вечной дружбы…»

Алексею было знакомо имя известного армянского переводчика, и он не без зависти еще раз пробежал глазами строки, написанные твердым почерком.

Меж тем одолевало любопытство узнать, что Мелану занимало в этой книге. Прочел: «Григор Зограб. — Разбитая чашка». Подумал: «Автор незнакомый». Считая себя начитанным человеком, Алексей несомненно удивился бы, узнав, что Зограб — старейший армянский писатель, признанный мастер новеллы, и его произведения ставят автора в один ряд с лучшими новеллистами Европы.

Сжатый чеканный стиль сразу же привлек Алексея.

«С незапамятных времен люди по-настоящему не знают тех, кто живет с ним бок о бок; необходимо, чтобы человека уничтожила смерть, и тогда наступает время бескорыстного суда и справедливого приговора; могильная стена должна подняться перед ними, чтобы наш взгляд мог различать подлинные черты того, кто навеки отошел в потусторонний мир: необходимо убедиться в безвозвратности потери, чтобы для наших незрячих глаз открылась истина и мы могли бы познать безупречность тех, кого не ценили при жизни.

Думается мне, что то же самое бывает подчас и с дружбой, с преданностью. Мы ни во что не ставим благородное сердце, самоотверженные порывы, и только когда это сердце перестает биться — постигаем весь ужас невозвратимой потери»…

Заслышав шаги, Алексей поспешно отложил книгу на прежнее место.

Мелана сказала, что сейчас сварит кофе.

— Я тебе помогу, — бросился вслед Алексей.

— Нет, нет! У меня на кухне такой ералаш, ужас!

Но это она наговаривала на себя, потому что кухня была пустым-пуста: ни стола, ни стула, только одна газовая плитка — и все. А кофе варила в кастрюле с давно отвалившимися ручками.

И все же упрямый Алексей увязался за ней на кухню.

— Ах ты лгунишка! Где же у тебя тут беспорядок? Красота, хоть мазурку пляши! — он хотел обнять Мелану.

— Ой, напротив окна, соседи… — отпрянула она. — Идите в комнату. Надо подбросить дров в камин… Я мигом.

Алексей подчинился.

Оставшись одна в кухне, Мелана прошептала:

«Не сон ли это? Не пригрезилось ли мне, что я снова с Алексеем?..»

И она перенеслась в прошлое.

Алексей тогда сам открыл дверь на звонок и, отступив на шаг-два, впустил незнакомую ему девушку с россыпью темных кудрей.

— Я принесла постиранное белье, — застенчиво улыбнулась Мелана. И потом уже Алексей признался, что Мелана пленила его в тот самый миг, когда подняла на него чуть испуганные глаза, черные и блестящие, как осколки каменного угля.

Когда она ушла, Алексей спросил у матери:

— Кто это?

— А, голодранка, — поморщилась мать. — Ее мать у жильцов берет в стирку белье…

Конечно же, никаких голубей у Алексея не водилось, следовательно, они не могли залететь на чердак. Он просто видел, что туда пошла Мелана.

Озаренная лучами заката, стояла она возле слухового окна и развешивала на веревке белье.

— Нет, голуби сюда не залетали, — почему-то вся дрожа, отступила к двери девушка.

Но Алексей не уходил. Он стоял молчаливо-неподвижный, не в силах отвести взора от Меланы.

И вдруг наперекор смущению и стыду какая-то неведомая могучая сила взаимного влечения бросила их друг к другу. И в каком-то безграничном восторге, с неиспытанной еще до сих пор жгучей радостью они трепетно обнялись.

Через месяц Алексей привел юную жену, сказав, что сегодня они сочетались законным браком и теперь Мелана будет жить у них.

— Тогда я наложу на себя руки! — разрыдалась мать. — И знай… Отец тебя проклянет!

…И все-таки мать уступила: пусть уже живет, раз законная жена… Но отец ничего не должен знать: Мелану, наверно, надо прописать как домработницу, а там будет видно.