Детство - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В корнях и откопал ухоронку, да и припрятал. Потом, может, ишшо и вернусь! Чай, рубля на три добра, никак не меньше.
Возился пока, туда-сюда, уже и к тёмнышку дело. Ну, думаю, што ноги впотьмах ломать? Встану с солнышком, да и на станцию!
Поел лепёшек ржаных из остатней муки, да и спать. Тяжко спалось, плохо. Всё какие-то погони, перестрелки. Потом и вовсе – с собаками будто меня гонят. Проснулся, а и правда – собаки брешут!
– Охотники небось, – Говорю сонно, поглядывая на всходящее солнце, а потом ажно вскинулся, да какие там охотники!? Голоса знакомые у собак, сторожицкие. Меня затравить небось хотят!
Подхватился как был, налегке, и бегом! Только ботинки обул. Потом не выдержал всё ж, да и вернулся за книгами и одёжкой. Чай, сторожа все не так штобы молодые, бегать давно отвыкли!
Подхватил, да и тикать! К станции прямо, и добежал почти, а потом ка-ак полетел! И башкой дерево. Подхватился было, а меня в спину так – раз! Сапогом.
– Не так быстро, молодой человек, – Усмешливо так. Поворачиваюсь… ба! Околоточный! Чёрные шаровары и чёрные же мундир с красной отделкой. На боку шашка, а в руке револьвер, в лоб мне смотрит. А здоров до чево!
– Как же вас просто просчитать, хитровский сброд! – Усмешечка, и околоточный неторопливо достаёт серебряный с монограммою портсигар и зажигалку, прикуривая, – Всегда прямые пути выбираете, хитрости самые примитивные.
Обидно стало, жуть! Я не примитивный и не сброд! Откуда мне знать-то, как сбегать нужно, если воровским промыслом не занимаюся?! И не ривалюционер какой.
Только встать захотел, штоб отряхнуться хотя бы, да кровь с головы утереть, а околоточный – на! Носком сапога под коленку. У меня ажно слёзы из глаз. Сижу, за ногу держуся, да и плачу.
А тут и сторожа подоспели с собаками.
– Благодарю за службу, – Кинул им околоточный, да и распустил. Одного только оставил – тово самого, говнистого, да и назад, к балаганчику.
Еле дошёл, потому как хромаю, да голова кружится и болит, сблевал два раза. Околоточный только ругался, да в спину всё пхал. А дошли, и они начали балаганчик мой рушить да в вещах копаться. Долго копалися, а потом околоточный присел и говорит:
– Где деньги, щенок? – И по лицу, а потом темнота. Очнулся, когда он водой на меня брызгать начал да за веки трогать.
– Перестарался, – Етак с досадой, – слишком сильно этот сопляк головой о дерево ударился, когда убегал.
– Да и убить не жалко, – Заухмылялся сторож.
– Поговори! – Цыкнул околоточный, – что ж…
Меня вздёрнули за шиворот и глянули в лицо тёмно-карими глазами с заметными красными прожилками.
– Идти нормально не способен, – Сказал полицейский, – Севастьян! Тебе его тащить придётся до станции.
– И-эх! А может, тово?
– Поговори!
До станции шли долго, хотя как шли… меня несли, но вот ей-ей! Лучше б своими ногами, но штоб голова не болела! Раскалывается так, што ой, да ишшо и нутро всё выблевал.
И енти ишшо… Севастьян ругается то и дело – неохота тащить, вишь ты. А околоточный стращает всяко-разным. Преступник я, оказывается, дачи обносил. И слушать меня не хочет, ну вот совсем!
Перед станцией самой околоточный сунул мне в зубы таблетку и велел проглотить.
– Опиум, – Непонятно сказал он, – глотай!
В голове быстро получшело, но думалка отказала вовсе уж совсем. Помню только, што видел на станции Вольдемара тово, да с барыней, которая вопросы задавала разные. Тётушка егойная, так-то. И с околоточным они знакомы, барыня ему ишшо ручку дала поцеловать, а тот всё под козырёк брал. Вольдемар только улыбался, на меня глядючи, но молча. Кажется.
Потом приехал наконец поезд и какая-то барыня возмутилася «состоянием ребёнка», то есть меня.
– Не извольте беспокоиться, мадам, – Околоточный взял под козырёк, – хитрованец, на дачах здешних промышлял. Ну а на что он спускал украденное, я могу только догадываться.
Барыня снова глянула на меня, но уже брезгливо, а не почти как на человека. И всё, дальше только долгий стук колёс и обморочная темнота.
Глава 25
– Ну-ка, – послышался голос, и чьи-то пальцы, резко пахнущие какой-то химией, весьма бесцеремонно и достаточно болезненно оттянули веки. Показалася фигура в белом, с роскошными усами и бородкой клинышком, как у матёрого козла.
– Следи за пальцами, – Велел козлобородый прокуренным голосом, обдав меня запахом свежего, и очень хорошего табака, начав водить рукой перед глазами.
– Так… ничего страшного, – Сказал он кому-то в сторону, – банальное сотрясение мозга. Поездка его несколько растрясла, но ничего, по большому счёту, серьёзного. Несколько дней постельного режима, и можно переводить в общие спальни.
– Так может, сразу? – Сказал невидимый мне человек.
– М-м… пожалуй, нет. Травма головы дело такое, что пару дней наблюдения не помешают, и да и потом нужно будет пару раз глянуть. Мало ли, какие последствия.
– Хорошо, доктор, вам видней, – Послышался голос околоточного, – Что ж, оставляем его на ваше попечение. Н-да, и не допросишь теперь!
Меня подняли и понесли куда-то на носилках по длинным коридорам. Из разговоров следовало, што принесли меня в воспитательный дом, но словеса эти хоть и запомнились, да прошли мимо разума. Слышу и запоминаю, но ни хренинушки не понимаю.
Два дня я отсыпался, ел какую-то жижку через ложечку и иногда ходил по нужде, в чём мне помогали не вечно отсутствующие служители, а дети, которые тоже лежали здеся, но ходячие. Сцать и срать лёжа, в подставленное судно, оказалося неудобно, но не стыдно – чево стыдится-то? Болести?
К исходу второго дня пришёл дохтур, и всё так же бесцеремонно осмотрел меня, заглядывая в глаза и веля следить за пальцами. Под конец я постоял босой на ватных ногах с вытянутыми руками, и потыкал себя пальцами в кончик носа. На этом осмотр и закончился.
– Оно бы полежать тебе ещё пару дней, – Поддерживая меня слева, деловито рассуждал один из ровесников, пока мы медленно тащилися в общие спальни, – да Карл Вильгельмович не любит бездельников, так што не обессудь.
– Строгий, – Пропыхтел тот, што справа, – Да осторожней ступай, чорт хромоногий!
В общей спальне оказалось чуть не тридцать кроватей, поставленных близко одна к другой. Меня уложили на ветхие сырые тряпки, пропахшие сыростью и мочой так, што и не отстирать, и удалились, переговариваясь о своём.
Повернув голову на бок, заметил выползающую из швов платяную вошь[61], а почти тут же и её товарок.
«– Это вам не Рио-де-Жанейро», – Мелькнула
