Конвейер - Римма Коваленко

— Багдасаряну, — поправила Наталья.

Только через день, в понедельник, подруги объяснились.

— Не было у нас, Наташа, никакого разговора. Нельзя нам в наши годы прожитое ворошить. Прошло и прошло. Нас оно не трогает, и мы ему не судьи.

Давно все это было, а никуда не сплыло. Многое из того, что позже произошло, забылось, а то — все до словечка в памяти задержалось.

Было Татьяне Сергеевне тогда восемнадцать. Кругленькая, молоденькая, ни матери, ни другой родни. Такой, как поглядишь, вроде никто и не нужен. Ни ласки такой не положено, ни заботы. Днем на овощном складе картошку перебирала, ночью сторожей на трех соседних улицах отмечала в тетрадке: спят, не спят — это их дело; следила, чтобы присутствовали на дежурстве. Сторожа охраняли промтоварные магазины, Таня была их ночным инспектором.

Шел третий послевоенный год. Промтоварные магазины ночью освещались электрическими фонарями. Голубые фанерные бока магазинов в этот час казались прочными и незыблемыми. Только много лет спустя, рассказывая кому-то о том времени, Татьяна Сергеевна вдруг удивилась: «А что там охранять было? На полках в магазинах одни глиняные вазочки. И вот на них полагались сторожа, а над ними — я».

Город разгребал руины войны. Пленные немцы, тихие и деловитые, не убрав до конца следы своих разрушений, в чистеньком обмундировании колоннами прошли до вокзала и укатили на родину. Таня прочитала в объявлении призыв: «Все на восстановление города», уволилась из овощехранилища, пошла работать в дорожную строительную бригаду, но своих ночных сторожей не бросила. Что по ее тогдашним силам была добавочная работа! Подумаешь, ночью подняться и пройтись, проведать старичков-сторожей. Темные до черноты, выщербленные улицы страха не внушали: на груди висел милицейский свисток, она свято верила, что стоит в него дунуть, и сбегутся со всех сторон стражи порядка. Эта уверенность, наверное, и спасала. Когда какая-нибудь ночная тень пыталась подать голос, Таня бесстрашно откликалась: «Иди, иди сюда, милиция тебя давно ищет!»

Жила она в общежитии. Коечку свою с казенными простынями и одеялом считала верхом житейского благополучия. Весь сорок четвертый год, вернувшись из эвакуации, прожили они с матерью на холодном полу под высокими сводами церкви, где приютились с детьми, с тлеющим домашним скарбом еще несколько десятков семей. Мать умерла в больнице, Тане было в то время без двух месяцев шестнадцать, и ее определили в детский дом. Это было счастьем, что не хватало двух месяцев. В шестнадцать уже в детский дом не брали. Через полгода она перешла в общежитие, стала работать на овощной базе. Общежитие было хорошее, со спортивным залом, бесплатным кино по воскресеньям, жили в нем молодые специалисты лесного хозяйства. На вопросы всяких комиссий, на каких основаниях живет в этом общежитии Таня, комендант отвечала: «Выпускница из детдома», и вопросов больше не возникало.

Город еще зиял развалинами, а жизнь набирала скорость, катилась в ту самую сторону, которую хотела заслонить, закрыть навсегда война. В июле Танины сверстницы сдавали приемные экзамены в институты, которых было в городе три. Строились дома, строился большой станкостроительный завод в десяти километрах от города. Проектировщики знали, что город разрастется, поглотит заводской поселок, и никто не будет говорить, как вначале: «Станкостроительный? Да это же у черта на куличках!» Девчонки в клетчатых плащиках-пыльниках считались модницами. Красавицы кружились с летчиками-лейтенантами на асфальтированном пятачке в парке. Таня тоже купила себе красный в клеточку пыльник. О лейтенанте не мечтала: каждому свое. Летчикам милы худосочные студентки, с ними есть о чем поговорить, а она на разговоры не мастер. Она своего встретит. Если девушка не торопится; не кидается с одуревшими глазами на что попало, к ней ее положенное приплывет.

И приплыло. Может быть, потому, что Таня в мыслях отвергла летчиков, послала ей судьба моряка. Случайного, приезжего. Познакомилась с ним в очереди за билетами в кино. Он стоял в хвосте, а Таня уже почти у самой кассы. Увидел ее морячок, подошел, положил ладонь на плечо.

— Девушка, возьмите мне билетик, а то у меня еще одна очередь, за пивом.

Рядом с кинотеатром — пивной ларек. Таня взяла билеты, стоит, ждет, а морячка нет. Сеанс начался, а его все нет. Не выдержала, пошла к ларьку. Моряк пьет пиво, пена с кружки падает.

— Что же это вы, товарищ, делаете? — набросилась Таня. — Уже кино началось, два билета пропало.

А моряк кружку продавщице спокойно вернул и отвечает:

— Разве мы в кино с вами собрались? Что-то вы путаете, Марусенька. Мы в парк идем.

Такой вот встретился нахал: имени не спросил, сразу — Марусенька.

— Давай деньги за свой пропавший билет и жми к своей Марусеньке, — сказала она, а морячок и бровью не повел.

— Ишь ты, какая строгая! Нехорошо, Валюша, грубить старшим. Мы сейчас с тобой, Симочка, в парк пойдем.

Это он так шутил с ней. Шутничок. Хоть бы уж был красивый сам собою, как сказано в песне, а то недоросток, пошли рядом — плечо в плечо.

Но что-то все-таки сразу стукнуло: не простая встреча, со значением. Сели в парке на скамейку, снял он с себя бушлат, накинул на Танины плечи.

— Рассказывай, Татьяна, как без меня жила. Теперь нам все друг про друга знать надо.

Она все про себя рассказала. Недолгим был рассказ. И у него о себе — коротенький. Просидели допоздна. Взял на прощание Танину руку, прижал к груди.

— Ждать меня будешь?

Она ответила:

— Буду. Всю жизнь тебя буду ждать.

Сколько встреч бывает в молодости, сколько слов говорится о любви, о верности, об ожидании! Таня больше никому в жизни не говорила таких слов.

Уехал морячок Леша. Стали переписываться. Он ей одно письмо, она в ответ ему — три. Таня десятый класс в вечерней школе заканчивала, а у него ошибка на ошибке в письме. «Ты бы хоть самостоятельно учился, Лешенька, — писала Таня, — повышал свою грамотность. Без знания русского языка в будущем тебе трудно придется. Не теряй времени, наверстывай упущенное». Под седьмое ноября посылку ему собрала. «Беломор», платочки носовые, конвертики без марок. Потом еще посылочки — под Новый год, под 1 Мая. Потом ехать к нему собралась. Написала: «Присмотри, где мне остановиться. Приеду дня на три». А он в ответ телеграмму: «Приезд отложи. Будем в море».

Подруга Наталья, с которой вместе работали в строительной бригаде, с первого Таниного признания возненавидела Лешку.

— Барахло! Выйдет на гражданку, пить начнет.

Придумала ты его себе. Если не откажешься, хлебнешь горя.

Прозвала его Наталья «Полундрой». Таня не обижалась, ничего в этом прозвище обидного нет, если моряк, значит — полундра, шутка это и до Лешиных ушей не дойдет. А Наталье его любить не за что. Человека вообще должен любить кто-нибудь один, а не все.

Через полтора года переписки пришел такой момент, который потребовал от Лешки-морячка серьезного ответа. Начиналось строительство нового завода, Наталья подала заявление на курсы бригадиров-строителей, звала с собой Таню.

«Дорогой мой, единственный Лешенька, — написала Таня, — пришел момент, когда мы должны подумать о своем будущем серьезно. У меня есть две возможности: остаться на старом месте и поступить заочно в политехнический институт или пойти вместе с моей подругой Натальей на курсы бригадиров, а потом на строительство нового завода, который будет выпускать телевизоры. Первая возможность хороша тем, что получу высшее образование. Вторая — тем, что сразу жизненная самостоятельность: квартиры строители получают быстрее других, а это самое главное для семейной жизни. Есть еще и третья возможность, о которой ты писал, — что поедем мы жить к твоей родне, в Сибирь. Я жду твоего решения, потому что от него зависит наша будущая жизнь».

Лешка ответил, чтобы шла на курсы. А потом он вернется, и если будет база (Таня не сразу догадалась, что «база» — это квартира), то они и институты позаканчивают и выбьются в большие люди.

После курсов пришлось Тане уйти из общежития. Не вязался ее крепенький, жизнерадостный облик с сердобольным словом «детдомовка», да и лет уже было без малого двадцать. Сняла комнату. Зарплата небольшая, пятую часть отдай хозяйке, и одеться охота, в магазине и масло и конфеты — все без карточек. Но надо хозяйство заводить. Купила сковородку, две кастрюли. Веник с базара принесла, завернула в газету, булавками сколола — до Лешиного приезда. Он в те дни демобилизовался, домой поехал, проведать родных. Поехал, да и застрял там. Письмо прислал: мать заболела. Тяжело заболела, не бросишь. На работу не устроился, так как собрался уезжать к Тане, денег нет, не с чем к матери в больницу прийти. Татьяна вздохнула и послала ему пятьсот рублей. Аванс получила да сотня была припрятана, все и послала. Выкручусь, подумала, не привыкать.