Конвейер - Римма Коваленко

— Есть же в воинских частях вольнонаемные, — сказала она Татьяне Сергеевне. — В столовой, в прачечной. Уволюсь с завода и поеду за Колей. Устроюсь там, никто и не узнает, что я мать ихнего солдата. А через два года вместе с Колей вернемся на завод.

Ася Колпакова требовательно глядела на Татьяну Сергеевну, взгляд у нее, как всегда, когда она говорила о сыне, был тревожным.

— Правильно, — сказала она Асе. — И сама изведешься и Колю своими письмами изведешь. А там ты рядом, и сердце будет спокойно.

— В какую бы его секцию отдать? — Колпакова от слов уже переходила к действиям. — Надо укрепить организм, чтобы в армии было полегче.

Татьяна Сергеевна сняла с нее и этот груз.

— Не мешай ему жить, — сказала она Колиной матери. — Ты что же, думаешь, он на конвейере книжки читает? Он крепкий мальчик, ответственный. В армии ему будет легко.

С Колиной матерью она не допускала в разговорах никаких сомнений. Расставляла на свои места, распутывала все то, что Ася в своих непрестанных страхах за сына умудрялась запутать.

Наталья Шарапова долго не понимала, чем «прикупил» мастера Колпачок.

Однажды сказала подруге:

— Ты живешь сердцем, но ты не душевная. Один только Колпачок в твою душу проник.

Татьяна Сергеевна не стала ей возражать: сердце, душа — что об этом говорить; у кого есть все это, у того есть. Лучше бы заглянула Наталья в свою душу, может, там вообще никого.

А Наталья поглядывала мимоходом на Колпачка: старательный цыпленок, и больше ничего, работает, как зернышки клюет, не по-мужски, без размаха. Скорей всего, у Татьяны к нему материнское — не довелось сынка родить, вот и компенсирует. А однажды мелькнула и такая мысль: цепная реакция, мать культ вокруг сыночка развела, и Татьяна в этот культ втянулась.

Не знала Наталья, что это она была причиной первого душевного волнения мастера. Коля Колпаков появился на конвейере с группой выпускников ПТУ, и Татьяна Сергеевна ничем его из всех поначалу не выделила. Приближался Новый год. В плане работы цехового профсоюзного комитета значилось маленькое мероприятие: «Поздравление с Новым годом на рабочих местах с участием Деда Мороза».

Наталья облачилась в костюм Деда Мороза и, когда конвейер по рабочему графику остановился на пять минут, подошла с корзиной подарков и начала поздравительную речь. Речь эту затянула, успела до включения конвейера вручить всего несколько подарков и застыла, растерявшись, когда конвейер двинулся. Можно было бы и во время движения положить остальным на рабочие тумбочки новогодние гостинцы, но исчезла бы вся праздничность, и Наталья ушла с корзиной в комнату профсоюзного комитета. Решила дождаться следующего пятиминутного перерыва. В это вот время Колпачок и сказал находящейся рядом Татьяне Сергеевне:

— Сходите к Наталье Ивановне. Скажите ей, что все в порядке.

— Ты о чем? — не поняла его мастер.

— Она переживает, что не успела. Успокойте ее. Ей там, с бородой, сейчас нехорошо.

Татьяна Сергеевна представила, как сидит сейчас Наталья за своим столом в костюме Деда Мороза и смотрит то на часы, то на корзину с подарками. Следующая остановка конвейера — обеденная, через полтора часа обед расписан по минутам, сборочному цеху отведены столы на двадцать пять минут, потом их занимает другой цех… Представила это и вопросительно посмотрела на паренька:

— Почему ты решил, что она переживает?

— Так мне кажется.

Скромный, старательный мальчик, который ходил обедать в соседний цех к маме, говорил что-то такое, чего она от него не ждала.

— Пойдут все в столовую, — сказала Татьяна Сергеевна, — а она в это время положит подарки.

— Так вы ей скажите об этом. Пусть она сейчас не переживает.

Татьяна Сергеевна пошла к Наталье; та и в самом деле находилась в затруднении, сидела распаренная: на ногах валенки, красный халат с белым ватным воротником на стеганой подкладке.

— Снимай все это, — сказала Татьяна Сергеевна, — уже побыла Дедом Морозом, поздравила, а подарки разложи в обед.

— Спасительница! — Наталья вскочила и чмокнула подругу в щеку.

Второй разговор с Колпачком был о его матери. В те дни Ася еще не мучилась его армейской службой. Колпачок направлялся в соседний цех пить горячее молоко из термоса. Татьяна Сергеевна спросила его:

— Только честно, Коля: не тяготит тебя такая жизнь? Даже на работе ты под боком у матери.

— Ни капельки, — без обиды ответил Колпачок. — Она же мать. Я привык.

— Но ты ведь парень. В твоем возрасте уже на танцы ходят.

— А я хожу! — Колпачок улыбнулся: ну и разговор у вас, Татьяна Сергеевна. — Я уже четыре раза был на танцах.

— Мать, наверное, стояла у танцплощадки, ждала тебя.

Вот тут Колпачок сказал те слова, с которыми прорвался к ней в душу:

— Может, не просто ждала. Может, и завидовала. У нее в молодости танцев не было.

Татьяна Сергеевна пошла вдоль конвейера, к тому месту, где сидел Колпачок. Зоя Захарченко обернулась, кинула обиженный взгляд. Беда с этой Зоей: не хочет уходить на пенсию, настрочила жалобу в партком, пишет, что в войну прибавила себе четыре года, чтобы взяли на военный завод. Сейчас ей пятьдесят пять, в начале войны было восемнадцать… то есть было четырнадцать, она прибавила себе четыре. Наверняка так и случилось. Но как сейчас раскрутишь, докажешь приписку?

Никто, кроме Зои, не засиделся на конвейере, и сама Татьяна Сергеевна не уважает тех, кто засиживается. Конвейер, как армия для мужчины, место подготовки для будущей работы, проверка характера. Нет ни одного человека, поработавшего два-три-четыре года на конвейере, у которого бы эти годы оказались впустую прожитыми. Но нет и ни одного человека, сошедшего с конвейера в иную жизнь, который бы хотел вернуться на этот движущийся, но все-таки неизменный круг. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Но никто не встречал генерала, который бы опять захотел стать солдатом. А Зоя Захарченко — вечный солдат. Сидит среди молодых, волосы сеткой к голове прижаты, руки в коричневых пятнышках, немолодые руки. Деловито, неспешно вправляют они в остов будущего блока довольно объемистый жгут проводов. Зеленые, желтые, красные, они кажутся перепутанными даже ей, мастеру, но Зоины глаза не напрягаются, не высчитывают, куда какой проводочек вывести, в какую сторону. Потом уж проводки из этих косичек-развязок припаиваются — какие к плате, какие к трансформатору, другие еще куда, а первое направление дает им Зоя. Новичков пугает не только ее работа, но и сам вид этакой старейшины, пчелиной матки, которая и сидит на этой операции потому, что другим не по уму и не по силам.

— Что, Коленька? — спросила Татьяна Сергеевна, подходя к участку, где кончался монтаж и начиналась сборка.

Колпачок откинулся на спинку стула, поднял к ней лицо, и она увидела это лицо сверху — ясное, мальчишеское, невозможно родное.

— Не забыли? Через сорок минут должна быть подмена. — Большие квадратные часы на Колином запястье тоже сияли. На нем все сияло и выделялось: если рубашка была в розочках, то у каждого цветка виден был стебелек. Если Коля надевал берет, чтобы волосы после мытья не сыпались на лицо, то было видно, что берет переливается разными цветами — выгорел посередине, а у лба сохранил прежний цвет. А может, все на нем выделялось не больше, чем на других, просто она его так зорко воспринимала?

Татьяна Сергеевна не забыла, что Коле сегодня к двум часам надо быть на заседании комитета комсомола. Заканчивалась первая смена в пионерском лагере, двух или трех не справившихся с работой вожатых отправляли обратно на завод, а среди новых была Колина кандидатура. Замену ему она не искала. Еще неизвестно, утвердят ли Колю на комитете, опыта работы в лагере у него не было, да и Ася, наверное, уже подняла панику: там речка, детские жизни, такая ответственность. А эти два часа после обеда, решила Татьяна Сергеевна, сама заменю его на конвейере.

— Есть желание поработать с детьми? — спросила она, глядя сверху на крупную от копны светлых волос голову Колпачка.

— Есть. Я в школе год отрядным вожатым был.

— Что же так мало?

— После восьмого в ПТУ пошел.

Она вспомнила, что давно хотела узнать, почему Коля недоучился в десятилетке, учиться он должен был хорошо.

— Короче говоря, хочется тебе поехать в лагерь? Значит, надо тебе искать замену на два месяца.

Колпачок вздохнул: надо.

— Может быть, Коля, тебе тогда после десятого класса идти в педагогический?

— А мы так с мамой и решили: три года на заводе, армия — и педагогический. — Он помолчал, недоговаривать не умел. — Если не пройду по конкурсу, то опять к вам.

Она обиделась: все с мамой расписали и ей выделили место на случай, если сыну не повезет. Опять она его получит, красавчика, свою и мамину радость.