Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон

надо мной все так же возвышается гигантский свод. Ощущение, будто я нахожусь в кафедральном соборе, вернулось некоторое время назад, когда я шла по проспекту, а с ним пришла безумная паника. Я больше не могу, этот страх изматывает меня. Случалось ли такое с другими людьми? Смог бы кто-то понять меня? Сомневаюсь, и от этого чувствую себя совершенно одинокой. Как-то раз я попыталась рассказать об этом Миссис Периани, и она посоветовала мне молиться, сказала, что так во мне проявляется Бог. Я молилась, но это не помогло. И с тех пор, как я покинула Пристанище, становится все хуже и хуже.

Я сижу на своем маленьком чемодане в темноте, пристроившись в уголке у калитки за рестораном «Сансет». В пятнадцать минут после полуночи у меня назначена встреча. Он закончит работу к этому сроку. Мне немного страшно, но я не могу оставаться под открытым небом. Через меня просачиваются моя жизнь, шум машин, голоса – всё, будто это вода… Такое происходит со мной лишь по ночам: эта паника, ощущение, будто я нахожусь внутри собора, в котором все вверх дном и где я растворяюсь и перестаю быть собой.

Мне необходима крыша над головой, что бы ни произошло у него дома, будь что будет. Я впервые подхожу к мужчине в кафе да и где бы то ни было. На вид он не показался особенно глупым или порочным, или каким-то таким. Просто человек, заинтересовавшийся моими историями. Я поведала ему лишь о Пристанище, немного дополнив рассказом о злости девчонок, но времени закончить у меня не было, потому как вернулся его начальник. Он не потребовал с меня денег ни за кофе, ни за сэндвич, сказал, что запишет на свой счет, и предложил подождать его. Я подумаю. Кто знает, вдруг он окажется одним из тех ненормальных, которые разрубают женщин и по кусочкам выбрасывают в мусор. Но я так не думаю. Вероятно, он хочет переспать со мной. Не знаю, можно ли сделать это за крышу над головой, за ночлег. Совсем не знаю. Это похоже на проституцию. Правда, он казался искренне тронутым тем, что я рассказывала ему… так что… Если мне будет совсем тяжко, я напишу Гуму Напишу в Рамздэль и в Бердсли. Может, он все еще там, или ему перенаправляют почту туда, где он поселился теперь.

* * *

Я встретила милого парня – Ричарда, Рика. Он заплатил за мой ужин, и я заночевала у него. С тех пор, как я сбежала от Клэра прошлым летом, это первый мужчина, который не набросился на меня. До него мне всякий раз приходилось оплачивать натурой кров и одеяло. За десять дней, прошедших после того, как я покинула Лос-Анджелес и очутилась в этом затерянном на самом севере городке, я впервые ночую не под открытым небом.

На улицах Лос-Анджелеса было слишком много сумасшедших. Слишком много незнакомцев, которые могли появиться как по щелчку, причинить вам боль, даже убить вас, а потом бесследно раствориться в ночи. Здесь, в Коалмонте, штат Индиана, намного лучше – город маленький. Тут холоднее, но по улицам бродит меньше психов, хотя в эту дыру меня привез как раз один из таких. Он хотел стать шахтером. Не знаю, удалось ли ему, но я рада, что села к нему в машину и очутилась здесь.

Рик ушел на работу, разрешив мне остаться у него. Я проспала весь день и смогла принять ванну. Ничего чудеснее не могло произойти со мной в этой жизни. Тут было лучше, чем в тех широких и чистых ванных, в которых мне доводилось купаться. Лучше, чем в ванне Клэра с претенциозными бронзовыми кранами.

Клэр, эта мразь. В один из дней я сказала ему что Гумми убьет его, на что он посмеялся в ответ. Он только на это и способен: смеяться, смеяться надо всем. Но Гум мастерски продырявит голову этому грязному негодяю, если узнает, что тот со мной делал. Он ведь не постеснялся убить мою мать, чтобы заполучить меня. Да, он совершит убийство, а потом его самого отправят на электрический стул, где его яйца поджарятся, как колбаски чоризо, которые потом выбросят на помойку. Я уже сыта по горло такими мыслями. Эти мужчины мучают меня и вертятся в моей голове, словно продолжают находиться поблизости. Оставьте меня в покое, это все, чего я хочу.

Покой… Пусть я больше ни во что не верю, я каждый день молюсь, чтобы он пришел, чтобы…

Я слышу шаги Рика: он поднимается по лестнице.

* * *

Долоооорес! Долоооорес! Это Рик криком зовет меня со двора, нашего нищенского двора, полного мусорных баков и вопящей ребятни. Он всегда так кричит, когда приходит домой, и я всякий раз чувствую в своем животе ниточку, соединяющую его живот с моим. Эта ниточка – единственная подлинная вещь в этом мире.

Он голоден, проголодался за долгие часы работы на плавильной фабрике. Я разогреваю картошку и поджариваю сало. Я стараюсь быть идеальной, но это не получается. По дому постоянно валяются вещи, одежка, крема, грязные стаканы… Рику все равно. Он приходит с работы & обнимает меня & приподнимает меня, будто пушинку. От него пахнет потом и раскаленной сталью, и мне это нравится. Он принимает душ, всегда холодный. Мы бережем каждый доллар, чтобы отправиться на север страны, где, по словам Рика, труд оплачивается гораздо лучше. На буровых скважинах. Но и здесь тоже неплохо, хоть мы и живем бедно.

Такая жизнь мне по душе. И его друзья с фабрики, вместе с которыми мы гуляем субботними вечерами. На красивые речи они не горазды, нет, но это хорошие люди. Они смеются, когда им весело, и молчат, если что-то не в порядке. Мы гуляем все вместе, если не устаем. Просто выходим в город прогуляться. Для этого нужно пересечь мост, построенный над железной дорогой при сортировочной станции, а после идти вдоль складов с красными кирпичами и разбитыми стеклами. Мы проводим какое-то время близ Хантер-Роуд. Рик обычно покупает мне мороженое, самое лучшее мороженое на земле. В такие вечера город весь освещен. Все приодеты, причесаны, накрашены. Люди вымылись и вышли, как на парад, пожирать друг друга взглядами. А меня это не волнует. Я ем свое мороженое и следую за Риком и его друзьями в бар. Иногда я могу немного выпить, правда, не больше стаканчика. Рик тоже не пьет. Не то что наша соседка Дженни. Ее мужчина работает в одной бригаде с Риком. Время от времени