Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Под прикрытием зарослей у дороги я пересчитываю монетки. Мимо прогуливаются дамы и господа, но никто меня не видит. Заметить мое присутствие могут порой лишь их собаки: им гораздо страшнее, чем мне, вот они и лают. У меня осталось шесть долларов и семьдесят пять центов. Настоящее состояние. Но я могу потратить лишь минимум – я установила строгое правило. Мне необходимо продержаться как можно дольше, пока я не найду. Что найду, не знаю, но нужно найти это раньше, чем мой карман опустеет и мне придется просить милостыню или искать пищу в мусоре.
Впервые своими глазами я наблюдала такую сцену в то самое утро, когда проснулась на крестьянском рынке, где пряталась всю ночь. Хозяйка тележки, дородная женщина, разбудила меня пинком: «Проваливай отсюдова!» Было пять часов утра, солнце даже не встало. Потом она увидела, что я не нищенка. Пока не была таковой. Я спросила, не могла бы она оставить меня при себе, я бы помогала ей. Женщина лишь пожала плечами, а потом, сбросив овощи на телегу, стала молча раскладывать их. Я принялась канючить: «Ну, пожалуйста! Я не знаю, куда податься, моя мама умерла, и больше у меня никого не осталось». Она посмотрела на меня, пробубнила что-то про мою одежду, в которой не было и намека на нищету, а потом дала мне бесплатного кофе и объяснила, что ни у кого здесь нет средств нанять работника, даже если платить ему совсем мало. «Мы приезжаем сюда с северных холмов по трассе Уиллоу-Спрингс и остаемся на два дня в неделю, чтобы торговать на рынке. Я ночую у двоюродной сестры и у нее же храню весь товар. Но видела бы ты, в какой нищете мы живем и как горбатимся ради вот этих красивых овощей… Валяй, поди поспрашивай, если хочешь, но сегодня мы торгуем последний день и вечером уезжаем обратно».
Я обошла все прилавки, телеги и повозки. Все отвечали мне одно и то же, наливали кофе или давали апельсин. Я провела на рынке весь день до самого закрытия. Ближе к вечеру крестьяне принялись складывать продукты и собираться на север. Тут-то и появились нищие, будто тени на закате солнца. Они поднимали с земли прогнившие овощи, оставленный хозяевами испорченный товар, который не удалось продать. Бездомные заталкивали все в свои беззубые рты или в изношенные холщовые сумки.
Господи, если ничего не произойдет, через несколько недель я стану походить на них, походить на кусок грязного белья, сохнущий на солнце. Если ничего не произойдет.
Но я знаю: что-то обязательно да произойдет! Когда я укладываюсь на траве, когда иду по улице или расчесываю волосы, даже когда закрываю глаза, растянувшись на земле, прямо там, где я сейчас, что-то всегда происходит…
* * *
Это случилось по вине Дороти, я тут была совсем не при чем. Она сама окликнула меня, сидя на тротуаре на бульваре Глендейл: «Эй, ты, да, ты! Подойди, что-то покажу…» Не знаю, ни каким образом, ни почему она обратила на меня внимание, и это при том, что я оставила свой чемодан припрятанным под листьями и ветками в кустах парка Элизиан. Дороти на два года старше меня, у нее блеклые светлые волосы. Она выше на полголовы, и у нее есть шестое чувство, позволяющее ей видеть ауру людей. В смысле, она видит, хороший человек или плохой, есть ли у него какие-то пороки, заморочки или что-то подобное. Что до меня, то она сразу увидела, что я потеряна (оно и правда, ха-ха-ха!), пусть я и вышагивала вдоль озера решительной походкой, разглядывая велосипедистов.
Поначалу мы стали было разговаривать на ступеньках, на которых она сидела, подле входа в мексиканский сад. Я думала, что она живет здесь. Но потом за нашей спиной показалась женщина и прогнала нас. Дороти выкрикнула ей вслед, что она, «блин, повсюду у себя, и улица принадлежит всем, чтоб тебя, сволочь». Тем не менее, мы переместились к другой двери, находящейся в теньке, по тому же проспекту, но чуть поодаль. Мне нравится, как Дороти разговаривает, как пацан, швыряясь кучей ругательств. Я сразу почувствовала себя с ней хорошо, потому что она свободная девушка. Наверное, она первый по-настоящему свободный человек, которого я повстречала в своей жизни. После мы прогулялись, спускаясь по направлению к проспекту Сансет.
В этот самый момент ей захотелось, чтобы я пошла купить сладостей за один цент в бакалее на пересечении улиц Графтон и Мортон. Мне нужно было подойти к банкам, стоящим у кассы, и начать капризничать, как ребенок, и отвлечь хозяйку настолько, насколько выйдет. Я сказала, что мне не нравится такое. Что такое? Воровство. Я прекрасно понимала, к чему она клонит, но девчонка продолжала гнуть свое: «Это не воровство, у этих людей всего полно, мы с тобой поделим, не переживай, мы отправимся ко мне и слопаем бесплатные сэндвичи. Вот увидишь, бесплатное вкуснее!» Несмотря на свое вычурное имя, Дороти была довольно забавной. Да и не еда меня привлекла, мне просто захотелось сходить к ней, то есть, сходить к кому-то. Вот я и согласилась.
При входе в магазин я заметила, что хозяйка тотчас насторожилась. Она мельком поглядывала назад, наблюдая за действиями Дороти, пока та выхаживала у полок с продуктами. А потом она заметила, что та делает, закричала и пустилась к двери, чтобы не дать нам ускользнуть. Дороти бросилась на нее, крича мне: «За мной!» От неожиданности тетка отлетела к полке над камином, а я со смехом побежала по улице вслед за Дороти. Она спрятала украденные хлеб и сосиски под футболку и теперь тоже заливалась смехом… Бакалейщица яростно жестикулировала и кричала нам вслед: «Воровки! Остановите их!» На первом же повороте мы свернули направо, но двое мужчин, которые прошли было мимо нас, вдруг развернулись и пустились вдогонку. Толстяк и коротышка – смотрелись они комично, только вот коротышка быстро нагонял нас. Они тоже принялись голосить: «Остановите их!» Вот и
