Метаморфозы вампиров-2 - Колин Уилсон

Карлсен подвинул прибор, чтобы можно было дотянуться до ручки под желтым шаром. Стоило ее повернуть, как вспыхнуло желание расхохотаться, повернул еще, и хлынула восторженная жизненность, высвечивающая тело подобно тому, как ток высвечивает лампу. В такт тому и сам шар воссиял яркостью, озарившей, казалось, всю комнату. Ожила память о желтых кристаллах в недрах Криспела: чувство победной радости, под стать чистому звуку трубы. Радость некоторое время держалась и тогда, когда Карлсен вернул регулятор на нулевую отметку.

Чего ожидать от красного шара, догадаться было несложно: так оно и вышло. В паху затеплилось вожделение, и до Карлсена вдруг дошло, что тело-то почти голое. В укромном месте было настолько приятно, что он невольно запустил туда руку, отчего мгновенно возникла эрекция. При этом возник ясный образ Дори: вот наклоняется, вот заглядывает ему в глаза. Все так отчетливо, что можно, дотянувшись, коснуться. Войди она сейчас в комнату, он бы без колебаний стиснул ее, убежденный, что она откликнется уже на саму силу его желания. Распалясь жаждой овладеть ею, он вместе с тем обнаружил, что в алости шара начинают постепенно проплавляться сгустки черноты. Это послужило напоминанием, и Карлсен резко крутнул ручку влево. Желание тут же сгинуло, и рассудок как бы пришел в норму.

Пока ясно было то, что каждый из шаров неким образом фиксирует ту или иную деталь или свойство его, Карлсена, собственной натуры. Синий связан был с мужским началом и интеллектом, красный — с сексуальностью, зеленый — с восприятем природы, индиго — с интуицией и рецептивностью, желтый — с силой воли и целеустремленностью. Белизна же центрального шара так или иначе сводила их все в обобщенное чувство утвердительности и единоначалия.

Озарение от этих экспериментов вызывало некоторую эйфорию. Каждый из цветов давал сугубо свою утвердительность, причем одна из них могла не совмещаться, а то и противоречить другой — так, сексуальное озарение абсолютно не сочеталось с интеллектуальным. И тем не менее, белый шар некоторым образом примирял их всех.

Ну, а шар дельфанного цвета? Регулятор под ним был в форме продолговатого ромба и по назначению, видимо, несколько отличался от остальных. И в самом деле, эффект при вращении оказался какой-то двусмысленный. Вроде бы чуть прихватило сердце и солнечное сплетение, хотя непонятно почему. Даже когда повернул ручку до максимума, и то ничего не прояснилось. Попробовал до минимума — опять ничего особенного, разве что появилась легкая угнетенность.

Мьоргхаи почти наверняка служил своего рода тренажером для юношей Гавунды. На Земле ближайшим аналогом был бы целый пласт искусства и литературы — что ни цвет, то, допустим, различие между воздействием музыки или живописи от художественного слова. В детстве такие эмоции как восторг, волнение, печаль или нежность усиливались обычно через книги. Что касается мьоргхаи, то он, по-видимому, напрямую воздействовал на соответствующий участок мозга, контролирующий те или иные эмоции.

Вместе с тем главным его назначением, безусловно, было то, как научиться обуздывать депрессию, эту коварнейшую из реакций. В этом Карлсен усматривал теперь основную проблему человечества. Вся каверза в том, что она представляется абсолютно естественной реакцией на проблемы каждодневного существования. Любой здоровый человек с появлением трудностей стремится их преодолеть. Однако здесь зачастую сопутствует опасение, что они могут оказаться неодолимы, и тогда логика диктует отступить в поисках выхода, а то и просто махнуть на все рукой. Возможность поражения всегда казалась настолько логичной, что люди легко поддавались соблазну сдаться. Мьоргхаи впрямую демонстрировал ложность этого убеждения.

Он снова сфокусировал внимание и повернул центральный регулятор влево. Убыванию энергии он снова противопоставил чувство цели. Общий принцип был теперь очевиден. Отток энергии рождал смятение, и этому надо было противостоять удвоенным чувством цели.

Главным преимуществом мьоргхаи было то, что полностью сознавалась своя, без всякой сторонней причины, причастность к прободению. То есть, что ему можно противостоять без подтачивающего волнения: «А вдруг не выстою?». Волнение перебарывалось полновесным доводом, что все происходит не на самом деле. Все равно, что в лжеце изначально подозревать лжеца.

Удовлетворенность от этого прозрения была так велика, что Карлсен, откинувшись в кресле, возвратил ручку в нейтральное положение. С логической ясностью открывался однозначный ответ на эволюционную проблему человечества. Все великие философы были пессимистами, жизнь трактующими как непостижимую тайну или трагическое поражение. Теперь было очевидно, что поражение крылось в них самих. Они взрастили его посредством умозаключений, будучи во власти собственных эмоций. Внутреннюю силу можно нагнетать буквально усилием концентрации. По сути, обыкновенная уверенность, что пессимизм основан на иллюзии, сводит возможность поражения к нулю.

На этот раз, поворачивая главный регулятор влево, сосредоточиться он не пытался. Дожидался, пока чувство поражения не наводнит подобно холодному потоку, и воспринимал его с иронической усмешкой. Вращал он регулятор и тогда, когда дело дошло до физической слабости, уводящей из мышц энергию и кровь наводняющую адреналином. В эти секунды становилось ясно, как в людях, доведенных до такой крайности и убежденных, что и весь мир таков, начинает атрофироваться воля к жизни.

И вот по мере того как энергия упругим жгутом изникала из тела, Карлсена начало точить сомнение. Одно дело знать, что отчаяние умозрительно, совсем иное — возместить теперь энергию, беспрепятственно вытекающую наружу. От этого где-то в глубине шевельнулся страх, и он поспешно крутнул ручку в обратную сторону. Опасение подтвердилось: ничего не произошло. Потеря жизненной энергии была так велика, что контролировать было невозможно. Страх, взметнувшись, ожег болью где-то вверху живота.

Бог ты мой, ну что за олух! Так наплевать на инстинкты, укоренившиеся в живых существах за миллионы лет эволюции. Уверенность интеллекта, что пессимизм — илюзия, ни в какое сравнение не идет с физическим и эмоциональным чувством страха. Карлсена цепко охватила кромешная безысходность. Куда стремиться, если все и так предрешено. Ну, перекроет он этот отток, восстановит энергию — дальше что? Вся энергия мира ничто в сравнении с главным фактом, что жизнь бессмысленна, и от осознания голой этой правды человек рано или поздно оставит все свои иллюзии и перестанет бороться. Велика ль заслуга — штурмовать горную вершину, когда рано или поздно неизбежен спуск?