За кулисами - Марина Лётная

в чём подвох этого необъяснимого неукротимого желания, алчно и трепетно вбирая её губы и язык. Всё целовал и терзал, не находя ответа, и никак не мог пробудить себя от незапланированного помешательства, пока Мишель не постучала слабо мне по груди ладонью.

Наши горячие лица опалили друг друга жарким прерывистым дыханием прежде, чем мы слегка отодвинулись, и я потеряно, почти что напугано осмотрел результат своей безрассудной выходки. Мишель тяжело сглотнула слюну и приложила руку к груди, словно пытаясь унять удары колотившегося сердца, собираясь с духом. В её затуманенном взгляде промелькнуло что-то ужасно непривычное и загадочное, от чего лицо моё невольно похолодело, а взгляд предательски ошарашенно забегал, не находя, за что зацепиться.

― Брэндон… Я знаю, что тебе не нужны отношения, ― от озвученных вслух истин меня едва не передёрнуло, и я изумлённо замер, ловя каждое слово девушки, на которое она решалась с трудом. С каждой секундой становилось всё больнее дышать. ― Знаю, что то, что ты делаешь со мной — ничего не значит для тебя… Но я хочу, чтобы ты знал. Я тебя люблю.

2.5

Передо мной стоял бокал вскрытого, щедро налитого виски, но я несколько раз нерешительно принюхался к едкому, перехватившему дыхание алкогольному запаху и с оглушительным грохотом вернул свою сегодняшнюю дозу отравы на стол. Вот они: мои срочные, неотложные дела. Хотя бы дома я мог позволить себе снять с лица натянутую прогнившую улыбочку и встретиться в отражении зеркала над кроватью с перекосившейся от страха гримасой.

Не хочу знать, насколько паршиво ей было видеть мою спину в дверях студии… Я ляпнул что-то совершенно невпопад, что-то вроде "обязательно обсудим с тобой, но мне нужно уехать сейчас", и теперь со скрежетом сжатых челюстей бесконтрольно повторял в голове момент, как влажные от скупых слёз тоскливые глаза кротко провожают меня до выхода. Её обезоруживающее, простодушное признание в любви в тот же миг превратилось в сущее проклятье. Я сжимался от панического ужаса, впиваясь от злости ногтями в сомкнутые в кулаки ладони, потому что хрупкая девушка демонстрировала столько бесстрашной честности, сколько у меня самого никогда не нашлось бы, чтобы сорить никчёмными исповедями. Так я не умел никогда, и наблюдал за танцовщицей раскрыв рот, пока сам не заметил, как неминуемо оказался за порогом студии.

Мишель просто шокировала меня, применила запрещённый боевой приём, от которого я незамедлительно капитулировал в сторону своей квартиры, как последний трус, чтобы тихо умирать от её признания в привычном несокрушимом одиночестве. Как добрался домой я не помнил совсем: голову стянуло напряжением, к сознанию упорно подступала встревоженная замученная совесть, пробирающая до постылой тошноты. С таким пылким энтузиазмом я кусал и целовал её влажные губы, гладил ароматные шёлковые волосы и ласкал нежную шею, покрывшуюся рябью мелких мурашек ― зачем? Может, уже стоит разобраться?!

Это нечто бесконтрольно подступало ко мне всё ближе, как в самых бесчестных схватках, со спины, и, лишая привычного ритма, исподтишка жалило в самое сердце: оно замирало каждый раз, стоило Мишель завести со мной серьёзный, хоть и крайне редкий разговор, нестерпимо сжималось, когда я сталкивался со слезами танцовщицы, нещадно билось от предвкушения поцелуев с ней… Нечто просыпалось, когда я касался головой подушки, всегда нависало надо мной во время репетиций с Мишель, что-то неразборчиво нашёптывая и окутывая спокойствием мою бдительность, как самое коварное в мире зло… Я жил с этим бок о бок с неизвестного мне момента.

Словно ощутив теперь присутствие постороннего человека в собственной квартире, я вскочил на ноги с шумом задевая стол, и пытливо осмотрелся по сторонам. Всё это время я наивно думал, что принимаю решения самостоятельно, но это была ложь… В какой момент вдруг я так заигрался, что обвёл вокруг пальца самого себя?

Для меня безумным откровением стало то, чего я непреклонно и старательно добивался флиртом, поцелуями, звонками. Ведя себя, как надменный нахал, безжалостно штурмуя женское сердце и при этом рассчитывая на то, что каждая мелочь в её адрес сойдёт мне с рук и не будет влиять на наше общение. "Знаю, что то, что ты делаешь со мной — ничего не значит для тебя…" ― это звучало так мерзко, как если бы я играл чужими чувствами и наслаждался. И я действительно наслаждался! Только ведь не очередной покорённой вершиной…

Я всего лишь позволял себе делать то, чего на самом деле искренне желал! Обладать ею, бессовестно трогать, страстно танцевать в паре, узнавать как можно больше о предпочтениях и, несомненно, спорить с ними, слышать идиотский громкий смех на репетициях и сонный шёпот в телефонную трубку, знать вкус её нестерпимо приторных поцелуев ― без разрушительного вмешательства в личную жизнь друг друга. Разве мне может быть дело до абсурдных обязательств, когда как можно ощущать всё это без притязаний на свободу? Мишель позволила узнать её просто так, практически безвозмездно подпустила ближе, а я опрометчиво позволил себе к этому привыкнуть.

Непосильным трудом с ужасом я обнаружил, что желание видеть и слышать танцовщицу каждый день укоренилось в груди настолько, что я нарочно искал поводы с ней столкнуться. Я приходил в свои выходные… Следил за тем, как поднимаются уголки её сочных губ в усталой задумчивости, как она торопливо переодевается между рядами, рассчитывая на мою добросовестность, как часто смотрит с восхищением в концертный зал и под потолок, дотянутся до которого нам было невозможно… И всё это было теперь не просто наблюдениями, а хрупкой единственной ценностью.

С занывающим в груди состраданием я припомнил себе, как Мишель сурово молчала после нашей близости: ни единого обвинения в мой адрес, ни единой слезы. Хоть бы одно чёртово ругательство… Пока я играл в плохого психолога, пытаясь понять её переживания, она испытывала потребность игнорировать меня. Ведь единственное объяснение этому поведению находилось на поверхности ― ей просто было больно, а я отказывался в это верить. Нашёл миллион причин, чтобы не чувствовать себя виновником её обманутых ожиданий, напридумывал невесть что, лишь бы не лишаться такого необходимого общения с танцовщицей.

Каким же я оказался хитрецом: по нелепой, укрывшейся от моего внимания причине это стало гадким сюрпризом не только для девушки, но и для меня самого, только присваивать этой причине подходящее название я по-прежнему не собирался. То