Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920 - Владимир Литтауэр

В первую очередь мы высмеяли офицеров, оставивших полк ради бумажной работы. Затем принялись за тех, кто прошел с полком через все тяготы войны. Вспомнили все смешные случаи. Высмеивали не только слабые стороны товарищей, но иногда даже их боевые подвиги. Мы не стали приглашать офицеров из других подразделений: в жизни полка были такие моменты, которые мы не собирать придавать широкой огласке. В классе собралось порядка двадцати пяти зрителей, на суд которых мы и представили наш «шедевр». Каждый из авторов исполнял несколько ролей. Пели мы под гитару. Еще до поднятия занавеса зрители понимали, что их сегодня ждет; мы натянули колючую проволоку между зрителями и сценой.

Представление началось с выхода ведущего. В стихотворной форме он поведал зрителям историю создания пьесы. Сейчас я, конечно, не помню самих стихов, но их смысл заключался в том, что во время войны не всегда грохочут бои. Иногда армия скучает, и тогда бойцы, напрягая свои умственные способности, занимаются сочинительством.

Первая сцена длилась намного дольше, чем мы предполагали. Это была сценка в московском ресторане. Мы сидели за двумя или тремя столиками, а Виленкин исполнял роль официанта, который подносил нам настоящее вино. Нам очень нравилось играть именно эту сценку. Петрякевич, исполнявший роль одного из посетителей, настолько вошел во вкус, что постоянно требовал новую бутылку вина. Виленкин, опасаясь за судьбу спектакля, взволнованно шептал ему:

– Не пейте так много, вы провалите представление.

Зрители веселились, а актеры, безостановочно заказывая вино, разыгрывали на сцене не предусмотренные сценарием роли.

Одной из моих ролей была роль мадам, занимавшейся сводничеством. Сцена была навеяна воспоминаниями о пребывании полка прошлым летом в Санкт-Петербурге. Роль начиналась со слов: «Сумские гусары нежно называют меня ma tante...[45]»

Мой денщик Куровский был страшно недоволен моей ролью и краснел, пока помогал мне превратиться в толстую женщину с подрумяненными щеками.

– Вам еще будет стыдно, что вы играете такую роль; ведь скоро вы будете ротмистром.

Все так и случилось. Очень скоро я получил повышение.

Никто не затаил на нас обиду, и после представления на ужине нас просили повторить некоторые песни. Не повезло только бедному Виленкину. После значительных возлияний, находясь в состоянии эйфории, он легкомысленно назвал свое «детище» музыкальным. После его слов полковник встал и спросил:

– Вы действительно считаете, что женщина, которая родила вам этого «ребенка», никогда вам не изменяла? Я хочу выпить за Снежкова, Литтауэра... – И он перечислил всех участников, внесших свой вклад в создание спектакля.

Полк оставался в Арглане до середины апреля, а затем, после выполнения незначительного задания, был переведен в армейский резерв в Двинск.

В это же время в город приехала труппа провинциального театра. Два месяца на вечерних представлениях почти весь первый ряд маленького театра занимали сумские гусары. После спектакля мы часто приглашали актеров на ужин в нашу столовую. Почти у всех актрис были сценические псевдонимы; мне особенно нравилась Мюрат. Наш полк устроил в Двинске конноспортивный праздник, и, желая доставить удовольствие подругам, многие из нас сменили клички своим лошадям. Это была не слишком удачная идея; вряд ли кто-то мог прийти в восторг, увидев в программе выступлений кобылу по кличке Мюрат или Бернард. Мой Москаль участвовал под своим именем, поэтому я избежал неприятных сцен. Мы весело проводили время в Двинске и позже в траншеях часто вспоминали этих девушек, слабеньких актрис, но очаровательных подруг.

В Двинске мы приняли участие в смотре. Я запомнил его, поскольку это было серьезное событие. Генерал, принимавший парад, был, по всей видимости, командующим 5-й армией, к которой мы теперь относились. Ночь перед смотром мы весело провели в нашей столовой. Подъем был назначен на шесть утра, и было глупо ложиться спать на пару часов. Всю ночь мы просидели в столовой и в четверть седьмого находились уже в полной готовности. Исключение составлял только полковник Рот, в то время командовавший полком. Официант, которому удалось разбудить Рота только в пять минут седьмого, объяснил, что закуски, водка и вино уже погружены в тележку, которая вот-вот двинется к месту проведения смотра.

– В таком случае, – заявил Рот, – нас здесь ничего не держит.

В ожидании выхода на плац мы раскупали практически всю закуску и выпивку, привезенную в тележке.

В мирное время эта двухколесная тележка следовала за офицерами на маневры. Она всегда играла важную роль в жизни Рота. Однажды Рот отвечал за проведение учебных стрельб на Ходынском поле. В то утро у тележки сломалось колесо. Рот этого не знал, и, когда тележка должна была уже прибыть на поле, Рот с тревогой начал смотреть в том направлении, откуда она должна была вот-вот появиться. Спустя полчаса прискакали два гусара. Рот поинтересовался, не видели ли они тележку.

– Нет, ваше благородие.

– Ну что за дураки, – с досадой сказал Рот, – скачете и ничего вокруг не видите.

Позже, узнав, что случилось с тележкой, Рот проворчал:

– Я всегда знал, что от наших ремонтников не стоит ждать ничего хорошего. Эти идиоты не могут даже починить тележку.

В июне мы опять оказались в необычной для себя ситуации. Мы удерживали траншеи, формировавшие часть плацдарма на берегу Двины. На другой стороне реки находилась укрепленная зона противника. Плацдарм и мост удерживались в надежде на будущее контрнаступление.

Полк занимал правофланговые траншеи, спускавшиеся к реке. Мы занимали участок менее четырехсот метров; наши гусары набились в траншеи, чего раньше с ними никогда не случалось. Траншеи, построенные пехотинцами, были глубокими, с большими блиндажами. В траншеях были установлены артиллерийские орудия. Непосредственно за нами располагалось тридцать два полевых орудия, а дальше тяжелая артиллерия. Полевые орудия должны были открыть огонь сразу после телефонного звонка командира нашего полка с просьбой о помощи. Если бы этого оказалось недостаточно, то в ход пошла бы тяжелая артиллерия. До этого у нас никогда не было столь мощной поддержки.

От новых впечатлений мы пришли в такое возбуждение, что ночью в траншеях никто не спал. Сначала мы вели себя крайне осторожно, но когда увидели, что не происходит ничего экстраординарного, то расслабились настолько, что через пару дней обратили внимание на растущую вокруг высокую сочную траву. Командиры эскадронов решили нарезать траву для лошадей, планируя сделать это за пару ночей. Сказано – сделано. Но тут пришло сообщение, что нас переводят в другое место, и, чтобы не пропали даром плоды нашего труда, мы решили собрать нарезанную траву в течение дня. Лес скрывал большую часть поля от немецких наблюдателей, и, соблюдая осторожность, мы в поте лица трудились все утро. Чем успешнее шло дело, тем мы становились безрассуднее. В конце концов я дошел до того, что решил погрузить траву на виду у немцев. Унтер-офицер вышел на открытое место и кивнул вознице, предлагая следовать за ним. Немцы открыли огонь; возница хлестнул лошадь, и повозка, переехав канаву, чудом не перевернулась.