Не/много магии - Александра Давыдова

«Вы хотите выйти из скайпа?» — разбилось в глазах на голубые снежинки, замерзло в горле горстью ледяной крупы. Стало нечем дышать. Лина легла щекой на кристаллический планшет. Щека горела, и носу тоже было жарко. Лед из горла поднялся выше, в носоглотку. В глазах защипало. «Держи планку», — прошипела Лина и сжала зубы. Один из них от этого скололся, но было уже всё равно. В голове развернулось пышным цветом битое бутылочное стекло.

…

— Понимаешь, никто не спросил меня, хочу ли я жить. Хочу ли существовать. Они могли себе позволить меня — и хоп, родилась Лина. А если я захочу умереть? Это же катастрофа, гибель капиталовложений. Меня будут хватать за руку, тащить тягачом с того света и прибивать к этому намертво. А если мне всё это не надо? Если на деньги — наплевать?

— Редкое мнение, — задумчиво проговорил Рей. — Веков десять назад, когда людей рождалось достаточно, тебя бы еще поняли. Хотя уже тогда бы — не одобрили. Пугали бы преисподней и прочими приятностями. А сейчас, когда нас всё меньше… С жизнью носятся так, как будто это ценность apriori. Какая бы она ни была: злая, уродливая, бесполезная… Она жизнь, она стоит денег, она — главный объект государственной пропаганды. И этого достаточно.

— Но мне-то — недостаточно.

— Мне тоже. Я эту любовь к жизни, пожалуй, никогда не понимал.

— Чтобы что-то понять, нужно что-то сделать, — Лина подняла глаза и уставилась пустыми глазами горизонт за спиной Рея. Через минуту он спросил:

— И как?

— Что «как»?

— Как там? Где нет жизни?

…

— Да я уже на три четверти киборг, — жаловалась Вигдис. — Каждый раз, вроде, наверняка всё продумываю. Но всё-таки, на случай провала, обставляю это как несчастный случай. До последнего ни разу не попалась. И под поездом была, и с небоскреба летала, и траншеекопатель меня переезжал. А толку? Чудны деяния современной медицины, велика они и непостижима. Скоро всё человечество станет двигаться на титановом скелете и глядеть из светодиодных моноклей, простигосподи.

— А ты что-нибудь там видела?

— Ничего. Ни разу. А ты?

— Мне сначала показалось, что я куда-то иду. Но… я не дошла.

…

Первый раз за всю дорогу ее кто-то провожал. Рей стоял, привалившись к стойке регистрации, и наблюдал за взлетными всполохами.

— Знаешь, — проговорил он. — Для меня это так странно. Ты говоришь с человеком, находишь с ним общий язык. Гуляешь. Делишься какими-то мыслями. Может, даже сокровенными. И вдруг понимаешь, что еще полчаса — и он уйдет. Не в соседнюю комнату, и не на другую улицу. А навсегда.

— Мне тоже странно, — улыбнулась Лина. Сивер оказался совсем неплохим городом, если знать, по какому маршруту и расписанию ходят патрули стражей, где тусуются доки и как обойти системы слежения. Правда, ни моря, ни винограда там не оказалось. Зато в кино они сходили. — Ну, я полетела. Прощай.

Рей молча приобнял ее, прижался щекой к волосам. Потом отстранился, махнул рукой на прощание и ушел. Через пятнадцать секунд его уже не стало видно в толпе. В портах всегда такая суета.

Валденский маяк завораживал. Зачаровывал. Заставлял почувствовать себя ничтожеством. Вокруг его лепестков, как мухи, кружились огромные звездолеты, а межпланетные капсулы и вовсе казались мошкарой. Маяк горел ровным голубым пламенем. Пилоты говорят, его даже среди звезд не заметить нельзя. Валден — край мира. Дальше есть небесные тела, но нет жизни.

Шоссе из космопорта шло вдоль тусклого серого моря. Хотя, тут всё было тусклым, за исключением маяка.

Лина спустилась к воде. Вдоль линии прибоя волны полоскали об камни мелкую дохлую рыбешку, сгустки черных водорослей, целлофан, цветные фантики и хлопья грязной пены. От моря тянуло тошнотворно-сладким запахом гнили. Над головой «перекрикивались» между собой, деля посадочную полосу, корабли. Лина зажмурилась.

Откуда-то сбоку, из-за ее плеча, вынырнул и ушел в небо пылающий Р-38 «Лайтнинг», оставляя за собой тающий радужный след. Волны под ногами шипели и перекатывали округлые зеленоватые камушки, которые когда-то давно были бутылочными осколками. «Гут», — прошептала она и наконец заплакала.

Черное пламя и серые крысы

Проходя мимо, Дэвид шипит сквозь зубы и пинает гамак. Я лениво уворачиваюсь, и вместо того, чтобы врезать тяжелой подошвой мне по бедру, он попадает по веревке, теряет равновесие и чертыхается уже громко. В ответ я молчу, закрываю глаза и подставляю лицо ветру. Сегодня он прохладный и на удивление свежий — только запах гниющих свалок и испарения с болота. Гари почти нет.

— Заткнись, — за меня вступается Ирвин. Отличный парень. На его месте я бы уже давно разогнала эту лавочку неудачников. Занятых идиотским делом в одном из самых сомнительных мест Вселенной.

— Теперь отчет по желтому сектору, — Ирвин пытается сохранить подобие регламента, хотя наши официальные собрания, положенные по инструкции, давно уже превратились в посиделки до изнеможения уработавшихся за день людей. С жалобами вместо отчетов. Так вечером дети сбегаются к матери и начинают жаловаться, кто сколько раз расшиб коленку, получил синяк в драке или даже выбил себе зуб или сломал палец на руке.

Мой сектор — белый. Дэвид, например, считает, что мне повезло. Ни клановых разборок, ни кровной вражды, ни самураев, ни людоедов. Лафа, как ни крути. С другой стороны, белые гораздо менее предсказуемы и в разы изобретательнее, чем остальные. Выродки индивидуалистической цивилизации. Там, где у черных происходит одно большое побоище квартал на квартал, мне приходится контролировать десятки мелких стычек, размазанных по всему району.

— Десант совсем распоясался, — Маар заканчивает доклад уже традиционным образом. Это всё равно, что заявить: «Погода сегодня облачная». Угу. Такая же облачная, как вчера, позавчера и еще несколько сотен дней подряд. Говорят, что раньше здесь было по-другому, но когда мы высадились, дни уже выглядели серыми и отвратительно бесцветными.

Я продолжаю раскачиваться, отталкиваясь одной ногой. Шуршит гравий, поскрипывают веревки. Нет сил вставать и идти в палатку, тянет заснуть прямо тут. В голове тянется на одной ноте колыбельная песенка, подслушанная у диких: «Белый-черный-желтый, не касайся круга, подберешься близко — там тебя съедят». И опять по новой. На редкость медитативная дрянь. Уже неделю не могу отцепиться. Как сказал бы Ирвин — так тебе, больше не будешь на фронтир таскаться, когда внутри города и так забот хватает.

— Иди спать уже, — Дэвид решает проявить заботу. Правда, сразу же добавляет: