Не/много магии - Александра Давыдова

— … А ступню нашли в сливе унитаза, — заканчивает Маар скорбное повествование, не замечая, как Ирвин машет на него руками и делает знаки с целью заставить замолчать наконец.

— Спасибо, — отворачиваюсь и смотрю на город. Серая громадина на сером фоне. Самая большая свалка Вселенной, которую я знаю. Изломанная фольга домов и отбросы государства, крысы, ползающие в мусоре тюремного игрушечного мирка. И мы, милосердные Гаммельнские ветеринары, пытаемся спасать этих животных, чтобы заткнуть чужое и свое чувство вины.

— Карму испортишь, — сокрушенно шепчет Ирвин. Он уже всё понял. Качает головой и идет к палатке упаковывать вещи. Маар смотрит виновато. Дэвид — непонимающе. Они не знакомы с моими призраками прошлого. Пока еще не знакомы.

— Плевать на карму, — улыбаюсь я, поворачиваюсь к дереву и резко выдыхаю. Гамак вспыхивает и осыпается пеплом. Губы покрываются ожогами. На глаза наворачиваются слезы, которые тут же испаряются. Больно. Обычно мы не извергаем пламя в человеческом облике, но сейчас мне все равно. Бывает. Со мной такое бывает.

Я раскидываю руки и бегу к городу. «Подберешься близко — там тебя съедят».

— Съедя-а-а-ат! — кричу я и запрыгиваю на спину ветру, чувствуя, как за спиной разворачиваются крылья. Надо же. Я думала, что больше никогда не полечу. Не зарекайся.

…

— Не будем предупреждать военных, — пыхтит Дэвид. Он тащит с собой на корабль все нажитые здесь черепа, амулеты, кастеты и клинки, поэтому ему приходится нелегко.

— Не будем, — соглашается Маар.

Прежде чем нырнуть в ложбинку, где спрятан звездолет проекта «Алькатрас: против огня, за милосердие», Ирвин останавливается на холме и смотрит, как вдали над городом беснуется золотой дракон, превращая тюрьму в пепелище.

…

Я кувыркаюсь в воздухе и за пару секунд до того, как провалиться в черную бездну безумия, вижу полыхающие крыши домов и слышу крики ужаса в толпе, которая вот-вот поджарится в котле улиц там, внизу. Именно так. Правильное слово — поджарится. Люблю точность формулировок.

Правильное слово — поджарится. Люблю точность формулировок.

Тьии

Глаза у нее были лиловые, как слива, в оранжевую крапинку, а кожа прозрачная. За несколько минут пути Илан Верн успел рассмотреть уже и переплетенья вен, и молочно-белые кости, и сгусток радужного света в районе солнечного сплетения… хотя, применимы ли понятия человеческой анатомии для тьии? Он даже забылся и потянулся рукой с особенно яркому световому завитку, но вдруг спохватился — неприлично. Отодвинулся было, но трак нырнул в особенно глубокую колею, Илан потерял равновесие и навалился на девушку всем телом.

— Простите, ради Бога…

— Не извиняйтесь, — лиловые глаза смотрели мягко, тепло, как будто это не он только что навалился на хрупкое создание всем телом — вместе с разгрузкой и защитным костюмом, а, наоборот, его надо было жалеть по какой-то причине. — Тут хорошая дорога, но иногда трак потряхивает.

Тьии говорила на чужом языке легко и правильно, изящно придерживая гарнитуру переводчика у виска. Так не всегда получалось даже у профессиональных лингвистов, что уж говорить о необразованной девушке…

«Хрупкие тьии принципиально не получают образования, — вспомнил Илан фразу из учебной лекции. — Считается, что мудрость приходит к ним вместе с рождением, в отличие от остальных членов их социума, твердых, или грубых. Точного перевода этого определения на наш язык не существует…»

— Хорошая дорога? — Илан посмотрел в переднее окно. За мутным, грязным стеклом с трудом просматривались очертания колеи. Она то и дело ныряла вниз, изгибалась между деревьями и скалами, как змея. Трак натужно ревел, с трудом вытаскивая гусеницы из болотистой почвы, переваливался сбоку на бок, дрожал всем корпусом.

— Да, — тьии улыбнулась. В кабине стало светлее, даже Джек на секунду отвернулся от руля:

— Эй, кто там фонарик врубил?

Встретился с лиловым взглядом и осекся.

— Хм… — сделал вид, что поперхнулся, и покрепче уцепился за руль.

Народ тьии устроил торжественную встречу с людьми на главной площади города. Джек с вежливой улыбкой оглядывался по сторонам, кивал зрителям, рассеянно глядел поверх толпы. А Илан держался из последних сил, пытаясь справиться со смешинкой, которая попадает в рот с самый неподходящий момент и пытается заставить тебя рассмеяться. Хотя, надо признать, поводов для смеха было достаточно.

Здешний город имел право называться городом ровно настолько же, насколько дорога сюда могла назваться хорошей. По краям площади торчали неровные глиняные полусферы с черными провалами окон. Под ногами хлюпало, зелено-бурая жижа доставала до щиколоток. Покосившиеся заборы из неровно связанных соломенных пучков, копошащиеся в грязи детишки и какие-то толстые, ленивые птицы с коротенькими крыльями, которые то и дело истерически пищали, получая под зад от собравшихся.

Надо же. Центр культурной жизни, да и вообще — цивилизации! — тьии больше всего напоминал занюханную деревеньку на краю мира. Если бы не хрупкие, Илан бы подумал, что над ними зло подшутили, приведя в селение к свинопасам вместо дипломатического центра.

Хрупких и грубых было примерно поровну. Просто вторые были шумные, громкие, угловатые, один в один похожие на свою планету — грязную, ухабистую и постоянно ругающуюся грозами и дождями. А первые стояли неподвижно. Молчали и светились, кто-то ярче, кто-то — совсем тускло. И глаза у них были всех цветов радуги.

— Не могу поверить, — Илан закинул руки за голову и потянулся.

По крыше гостевого домика стучал дождь, на полу копошилась какая-то живность, между щелястыми стенами гуляли сквозняки.

— Во что?

— В то, что самые волшебные скульптуры, самые обалденные картины и… скажем, самые проникновенные стихи из всех, что я читал в этой жизни, создаются здесь.

— Будто ты не знал, куда летишь, — Джек зевнул и прихлопнул крылатую тварь, которая села ему прямо на нос.

— Одно дело — знать, другое — видеть собственными глазами.

— И что? Тебе будет теперь сложнее с ними торговаться? Будешь думать, что не просто покупаешь цацки, а отнимаешь единственную прекрасную игрушку у обиженного жизнью ребенка?

— Не единственную… — Илан вспомнил жемчужные кости глазниц и светящиеся в них лилово-оранжевые глаза. Его бросило в жар. Пальцы задрожали. Нестерпимо захотелось пить. Он сглотнул и продолжил. — Хрупкие, пожалуй, могут поспорить с любым произведением искусства.