Земля воров (ЛП) - Халле Карина

Затем нападающий перемещается вбок, разворачивает меня, демонстрируя редкую ловкость движений и удерживая оба клинка в том же положении, а затем я оказываюсь прижатым к стене. Теперь лезвие перемещается к моему горлу, прямо под челюсть, и я чувствую пронзительную боль.

— Андор! — кричит Бринла, и мне кажется странным, что Леми не пытается вступиться за меня. Возможно, пес не так верен мне, как я думал.

— Я его держу, — говорит женский голос у моего уха, холодный и уверенный.

— Эллестра? — хрипит Бринла. Конечно, это ее чертова тетя. Полагаю, можно было ожидать, что наша встреча начнется с насилия. — Стой! Отпусти его. Он со мной.

— Я знаю, что он с тобой, — говорит Эллестра, все еще не убирая клинки. — Вот почему он еще не умер. После того, как этот проклятая ворона доставила сообщение, я решила не рисковать. Подумала, что это какая-то ловушка.

— Это не ловушка, — говорю я, осторожно выбирая слова, чтобы она не проткнула мне горло.

Она фыркает мне в ухо.

— Пришло время признаться, Брин. Скажи только слово, и я с легкостью уложу его.

Бринла вздыхает, и я слышу, как она идет к нам, а потом клинки внезапно исчезают.

— Я сказала, прекрати, — говорит Бринла. — Он со мной.

— А ты с ним, — с горечью говорит ее тетя. Но она отходит от меня, позволяя нормально вздохнуть и повернуться, чтобы посмотреть на женщин.

Тетя Бринлы оказывается совсем не такой, как я ожидал. Судя по тому, как она со мной обошлась, я предполагал, что она будет высокой женщиной с такими же мускулами, как у меня, но на самом деле она худая и поджарая, ненамного выше Бринлы и выглядит гораздо старше, чем я думал. У нее пронзительные светлые глаза, хотя в темноте трудно определить их точный цвет, и коротко подстриженные темные волосы. Ее одежда черная и облегающая, из-за чего она похожа на тень, ее ножи быстро скрываются в потайных карманах.

Она хмуро окидывает меня взглядом с ног до головы, но когда переводит его на Бринлу, ее выражение лица не меняется. Я уже понимаю, откуда у Бринлы такая манера.

— Не совсем то приветствие, на которое я надеялась, — говорит Бринла, бросая на меня быстрый, почти извиняющийся взгляд.

— А чего ты ожидала? — говорит Эллестра. — Что перед тобой раскатают красную дорожку и с небес спустятся трубачи? — Но в ее голосе слышится ирония и мелькает улыбка.

Затем напряжение как будто спадает, когда Эллестра заключает Бринлу в крепкие объятия. Я внимательно наблюдаю за лицом Бринлы. Настороженность и беспокойство, кажется, исчезают, сменяясь чем-то вроде безопасности и комфорта. Любовью. Ее брови расслабляются, лицо становится невинным и каким-то более молодым, вызывая у меня щемящую боль в груди.

Внезапно на меня одновременно накатывает зависть и глубокий стыд. Это я шантажом заставил Бринлу покинуть единственного оставшегося члена семьи, свою подругу, свою родственницу. Я увез ее из этого города и из этой жизни. Я ни разу не задумался о том, что Бринла могла скучать по своей тете или тосковать по этой жизни, о которой, как теперь понимаю, я ничего не знал. Я никогда не учитывал ее чувства — был слишком сосредоточен на том, что она могла сделать для меня. Я думал, что спасаю ее от ужасной жизни, как будто делаю ей одолжение. Мне нужно было так думать, чтобы оправдать свои поступки.

Я был неправ, это просто и ясно. И хотя я уже предложил Бринле выход из этой ситуации — который она отклонила — часть меня надеется, что она примет мое предложение.

А часть меня боится мысли, что она останется здесь навсегда.

Наконец, они отрываются друг от друга, и Бринла на мгновение встречается со мной взглядом. В темноте тоннеля я не уверен, что она видит меня, но я ясно вижу ее, как блестят от слез ее глаза, как морщится лоб. Она отводит взгляд, выпрямляет плечи и отступает на шаг, к ней возвращается ее прежняя твердость. Я знаю, что она должна быть жесткой, как того требовали от нее, вероятно, с самого рождения. Но когда вижу эти проблески мягкости в ней — будь то в объятиях ее тети, в пещере, когда я исцелял ее боль, или, когда она прислонилась к моему плечу прошлой ночью, смотрела на меня большими, обожающими карими глазами и спрашивала, хочу ли я ее, — я хочу ее еще больше. Как будто она посвящает меня в секрет, в ту часть себя, которую никто другой не видит.

— Пойдем, — говорит Эллестра, тщательно поглаживая Леми и почесывая его за ушами. — Нам лучше поторопиться, пока мы не привлекли внимание. Думаю, у вас было нелегкое путешествие.

Она обращается больше к Бринле, чем ко мне, поэтому я позволяю ей вести разговор.

— Пока все идет хорошо, — отвечает Бринла, и они начинают спускаться по тоннелю в том направлении, в котором мы шли изначально, за ними идет Леми, а потом я. — С охранниками было непросто, но в остальном путешествие по Раскаленным пескам прошло гладко.

Я сдерживаю смех. Как будто наш переход можно было описать иначе, чем «трудный». Я может и обладаю повышенной физической выносливостью, но даже я с трудом поспевал за Бринлой в дюнах. Я не привык к ощущению, когда песок обжигает ноги, и даже сейчас задаюсь вопросом, сколько времени потребуется, чтобы мое зрение вернулось в норму после воздействия на него такого яркого света.

Я иду за ними по тоннелю, освещенному дрожащим светом факелов, и слушаю их разговор, впитывая все, что могу. Темный город оказался совсем не таким, как я себе представлял. Мне виделась дикая яма, наполненная жалкими кретинами, теми, кого сочли слишком недостойными для Эсланда — места, которое и без того имеющего дурную репутацию.

Но я ошибался, по крайней мере, судя по тому, что вижу сейчас собственными глазами. Спустившись по внушительной лестнице, ведущей в город, я словно попал в другой мир, в котором есть цвет, свет и жизнь внутри всей этой тьмы. Под палящим солнцем, светящим из огромного отверстия в поверхности, я видел участки зелени, в воздухе летали бабочки и колибри, а люди были более благородными, чем я себе представлял. Конечно, они смотрели на меня с опаской, и их одежда была далеко не новой, но она была чистой, сотканной изо льна, и на их лицах не было никакой злобы. Здесь витали запахи, которые не показались бы неуместными на рынках Менхейма: специи, жареное мясо, сладкое вино, раздавались звуки смеха и болтовни с приятным акцентом.

Я бы не променял свою жизнь в Штормглене на жизнь под землей, но я понимаю, почему Бринла не спешила воспользоваться возможностью сбежать. И как бы то ни было, относительно свободная жизнь здесь, в Темном городе, предлагает больше, чем жизнь под властью фанатичных тиранов Эсланда.

Эллестра и Бринла непринужденно беседуют, они обсуждают своих соседей и все, что Бринла пропустила, пока ее не было. У меня есть ощущение, что более серьезные вопросы мне зададут позже.

Мы идем еще около пятнадцати минут по извилистым тоннелям и спускаемся по узким глиняным лестницам, время от времени встречая других людей. Большинство из них вежливо кивают нам, включая меня, хотя те, кто, похоже, лично знают Бринлу и ее тетю, скорее бросают на меня презрительные взгляды.

Наконец мы попадаем в широкий проход, освещенный факелами, с несколькими самодельными дверями по обеим сторонам. У каждой двери есть на что присесть, например, ветхий стул, табурет из пня или камень, на котором лежит коврик из овечьей шкуры. Возле одной двери в деревянном ящике даже спит оранжевый кот, который бросает ленивый взгляд на Леми, а затем снова засыпает.

— Вот мы и на месте, — говорит Эллестра, останавливаясь у двери, перед которой стоят два пня, на одном из которых лежат чашка со сколами и блюдце. Дверь хлипкая и, похоже, сделана из какого-то сочетания старого дерева и сухих пальмовых листьев. Она открывает ее, и мы входим в темную пещеру.

— Дайте мне минутку, я зажгу свет, — говорит она, снимает со стены фонарь и обходит комнату, зажигая бра и лампы. В сияющем оранжевом пламени их дом предстает во всей красе.

Он больше, чем я думал, обстановка достаточно приятная, но скудная — выцветшие ковры, закрывающие пол пещеры, низкий комод вдоль стены со свечами и небольшой стопкой книг, небольшой диван и кресло-качалка, заваленное одеялами, обращенное к камину, который Эллестра сейчас разжигает своим факелом. На другом конце стоит круглый стол с парой стульев и табуреткой, небольшой кухонный уголок с баком и дровяной печью, трубы которой ведут куда-то наружу, и то, что похоже на кучу сена, покрытую одеялом на земле. На мгновение мне становится любопытно, пока Леми не подходит прямо к нему и не плюхается на нее — это его собачья кровать.