Пионеры Вселенной - Герман Нагаев

– Ой, как бы хорошо было! – обрадовалась Лиза. – А Сергей славный! Я вначале думала, что он такой тихий, робкий – и вдруг…

– Да он золото у тебя! Золото, а не человек! Посылай ему депешу, что выезжаешь, – и делу конец! Мы с отцом – благословляем!

Лиза, радуясь и плача, поцеловала мать и стала составлять депешу.

2

Несколько придя в себя после этой радостной депеши, Стрешнев отправил Лизе доверенности на получение его вещей на квартире, жалованье в гимназии и вклада в казначействе, и теперь нетерпеливо дожидался ее приезда.

Дни тянулись медленно, тоскливо. Как-то после обеда, выйдя из трактира, Стрешнев увидел в небе бумажный змей, который запускали с площади мальчишки. Этот змей напомнил ему о застенчивом глуховатом Циолковском. «Надо бы навестить коллегу. Он так радушно предложил мне свою дружбу. Это человек весьма незаурядный. Пойду, познакомлюсь поближе».

Стрешнев миновал мост и скоро на спуске к реке увидел небольшой рубленый домик с громоотводом на крыше, утопавший в зелени тополей и лип. Калитка была открыта, и он вошел в зеленый двор. В глубине на веревке сушились пеленки, а справа под старой липой, на пружине, привязанной к толстому суку, висела люлька с младенцем. Около, за вязаньем, сидела пожилая женщина, видимо, нянька. На крыльцо чистила рыбу ядреная, рябоватая кухарка.

– Простите, можно видеть господина Циолковского? – спросил Стрешнев, направляясь к крыльцу.

– Сейчас позову, барин, – сказала кухарка и юркнула в дверь.

Минуты через две-три на крыльцо быстро вышел Циолковский в белом полотняном пиджаке, в темных, давно не глаженных брюках и в фартуке. Его очки блестели на солнце, темные волосы и бородка были всклокочены, и даже его суетливая походка выражала недовольство. Однако, всмотревшись и узнав гостя, Циолковский быстро сбежал с крыльца, улыбаясь, протянул руку:

– Здравствуйте, господин Стрешнев! Я очень рад, что вы пришли. Пожалуйста, проходите и не взыщите, что я в таком виде – занимался опытами.

Стрешнев следом за хозяином прошел на террасу, заставленную всякой рухлядью. У окна стоял самодельный верстак, на полках аптекарская посуда, а к потолку были подвешены бумажные змеи и маленькие воздушные шары.

– Вот здесь я занимаюсь опытами и делаю модели, – смущенно заговорил Циолковский, снимая фартук, – пожалуйста, проходите в комнаты.

Слово «делаю» Циолковский произнес, как «деваю», но эта небольшая картавость на «л» показалась Стрешневу очень милой.

– Простите мое любопытство, господин Циолковский, но вы, видимо, увлекаетесь проблемами воздухоплавания?

– Говорите, пожалуйста, громче, – попросил Циолковский и поднес ладонь к уху.

Стрешнев более громко повторил вопрос.

– Да, воздухоплавание – моя стихия! – обрадованно и с гордостью ответил Циолковский, – этому посвящаю все свободное время.

– А что эти маленькие шары могут летать?

– Это – модели аэростатов. Я пробовал их запускать.

– Но ведь они, кажется, из бумаги? – удивленно спросил Стрешнев.

– Совершенно верно. Однако – летают!

– Да как же? Помилуйте! – удивился Стрешнев. – Мне помнится, у Жюля Верна воздушный шар был сделан из прочной лионской тафты, сотканной из крученого шелка. И, кажется, эта тафта пропитывалась гуттаперчей.

Лицо Циолковского просияло, черные пушистые брови удивленно приподнялись над очками.

– Вы поклонник Жюля Верна?

– Да, признаюсь, увлекался в свое время.

– Прошу пожаловать в комнаты, – пригласил Циолковский. – Мне очень интересно с вами поговорить.

Миновав темную переднюю и залу, заставленную цветами, они вошли в небольшой кабинетик и уселись на старинном, выцветшем от времени, кожаном диване.

– Прежде чем продолжить наш разговор, позвольте один вопрос?

– Сделайте одолжение, господин Циолковский.

– Вы, видимо, пострадали в связи с репрессиями после казни первомартовцев?

– Был схвачен, когда их везли на казнь, за проявление сочувствия к Кибальчичу.

– Вы его знали?

– Вместе учились в гимназии. Вместе зачитывались Жюлем Верном. Правда, после гимназии много лет не встречались… А когда их везли на казнь, я увидел Николая и не удержался…

– В газетах писали, что он будто бы изобрел эти адские бомбы?

– Да, Кибальчич был человеком выдающегося ума. Адвокат, который его защищал, говорил, что в крепости Николай составил проект воздухоплавательного аппарата.

– Правда? – Циолковский даже привстал. – Расскажите! В чем же заключается его идея?

– Объяснить не могу, а только отзывы были в высшей степени похвальные.

– Ах, как жалко… И нельзя узнать?

– Едва ли можно. Проект ведь не был предан гласности.

– И вам Кибальчич ничего не говорил?

– Нет. Не довелось…

– Какая жалость. Может быть, этот проект сослужил бы великую службу человечеству… Вот так у нас в России гибнут не только талантливые люди, но и их идеи… Никому ничего не надо… Я вот пытаюсь кое-что сделать полезное, а надо мной смеются, называют чудаком, лунатиком…

– Вы мечтаете о полете на Луну?

– Мне думается, что человек со временем завоюет все околосолнечное пространство. Надо лишь пробудить к этому интерес, разжечь фантазию ученых и изобретателей.

– Но согласитесь, что от фантазии Жюля Верна до реального полета на Луну еще очень далеко.

– Не спорю. Но Жюль Верн многое предсказал. И предсказал довольно точно… Ну хоть бы взять его подсчеты. Чтоб снаряд преодолел силу земного притяжения и вырвался в пределы Вселенной, нужна начальная скорость в двенадцать тысяч ярдов или одиннадцать тысяч метров в секунду. Это точно! Я сам вычислял…

– А как вы, господин Циолковский, смотрите на гигантскую пушку, которая стреляла по Луне?

– Пушка не годится. Ни одно живое существо не выдержит такого огромного ускорения.

– То есть первого удара?

– Да! Ведь это же в тысячи раз сильнее, чем кувалдой по голове.

– Но ведь Жюль Верн придумал приспособление, смягчающее толчок, – возразил Стрешнев, – и очень оригинальное – воду.

– Вода не спасет. В ней мало пружинящего свойства.

– Вы ставили опыты? – спросил Стрешнев.

– Признаться, нет, но это и так понятно.

– Позвольте мне спросить… Так, случайная мысль… А может, и глупость… Если сырое яйцо положить в воду и кастрюлю бросить на землю – разобьется оно?

– Давайте попробуем! – улыбнулся Циолковский.

– Как, прямо сейчас?

– А зачем откладывать? Вы посидите тут, а я поищу подходящую посуду.

Циолковский вышел и скоро вернулся с сырым яйцом и жестяной банкой из-под кофе.

Они вышли на террасу. В банку положили яйцо и, наполнив ее водой, плотно закрыли. Потом донышко и крышку придавили дощечками и связали их тонкой медной проволокой.

– Ну, полезли на крышу! – предложил Циолковский. – Бросим оттуда.

– Я готов! – согласился Стрешнев.

Они вылезли в слуховое окно, вскарабкались на конек, и Циолковский подбросил банку. Раздался звонкий стук и как бы всплеск. Оба поспешили спуститься и увидели на траве смятую банку без крышки, порванную проволоку, разлетевшиеся в стороны дощечки. В банке, в остатках воды, плавало разбитое яйцо.

– Вы правы, господин Циолковский, – вздохнул Стрешнев.

– Нет, нет, опыт не удался. Ведь банка открылась, и вода вылилась.

– Так как же быть? – спросил Стрешнев.

– Сейчас, подождите минутку.

Циолковский ушел в кухню и вернулся с оловянной кастрюлей, наполненной мутноватой водой, где плавало яйцо.

– Вот теперь все сделаем, как надо. Я добавил в воду соли, чтобы яйцо не лежало на дне, – сказал Циолковский.

Под крышку положили резиновую прокладку, просунули в дужку короткую палку и, привязав ее к ручкам кастрюли, плотно придавили крышку.

– Ну, теперь снова полезли на крышу! – кивнул Циолковский, неся кастрюлю в вытянутых руках. Кастрюля была подброшена высоко вверх и со звоном упала на землю.

Оба поспешно спустились. Кастрюля лежала на боку, слегка промятая. Из нее струилась вода. «Что, если яйцо уцелело?» – подумал Стрешнев и первый развязал веревку, снял крышку.

– Смотрите! Целехонько! Смотрите, господин Циолковский!

– Да, опыт удался, – спокойно сказал Циолковский, – однако он ничего не доказывает.

– Как не доказывает? – удивленно воскликнул Стрешнев.

Циолковский взял Стрешнева под руку, увел в комнату.

– Видите ли, у Жюля Верна в момент выстрела огромной пушки снаряд имел ускорение около трехсот тысяч метров в секунду. Значит, вес каждого предмета в снаряде мгновенно увеличивался в тридцать тысяч раз! Если костюм аэронавта весил, скажем, три фунта, то при выстреле его вес возрос бы до двух тысяч двухсот пятидесяти пудов, и человек был бы раздавлен, как таракан.

– Что вы говорите? Это страшно.

– Такова арифметика, господин Стрешнев. Тут никакая вода спасти не может. Наш опыт – просто шутка.