Сыщик-убийца - Ксавье Монтепен

— Вот она, — сказал герцог, вынимая из своего бумажника лист бумаги, сложенный вчетверо, и вкладывая его в распечатанный им пакет.

Берта видела и слышала все подробности странной сцены.

— Не будет ли неблагоразумно сохранить это? — заметил Тефер, указывая на письмо.

— Конечно… Я его сейчас уничтожу.

Герцог открыл фонарь и поджег письмо.

Видя уничтожение бумаги, таинственная важность которой принимала в ее глазах почти фантастические размеры, Берта готова была лишиться чувств.

Странное, необъяснимое зрелище представилось внезапно ее глазам и вернуло ей исчезающие силы.

Входная дверь, которая была только притворена, но не заперта на ключ, вдруг открылась. На пороге показалась женщина в белом пеньюаре, бледная, с распущенными волосами и дико блуждающими глазами. Незнакомка прошла первую комнату и вошла в спальню, где были два негодяя.

При виде этого явления Жорж де Латур-Водье испустил крик ужаса.

В это время пламя горящей бумаги начало жечь ему пальцы. Не думая больше о письме, он выпустил его из рук, и письмо, упав на пол, погасло, сгорев лишь до половины.

Тефер смотрел на эту сцену с беспокойным видом человека, не понимающего, что происходит.

«Откуда могла взяться эта женщина? — спрашивал он себя. — Это удивительно, как она похожа на помешанную!»

Это и была помешанная! Это была Эстер Дерие, вдова Сигизмунда, пэра Франции, герцога де Латур-Водье!

— Убийца! — крикнула она, подходя к Жоржу.

Тот, бледный от ужаса, отшатнулся и схватил за руку Тефера.

— Пойдемте! Пойдемте скорее! — бормотал он, увлекая его. — Это она! Я ее узнаю!… Нам здесь нечего больше делать… Идемте!

Между тем безумная повторяла с возрастающим волнением:

— Брюнуа!… Да, это он… Это убийца в Брюнуа! Убийца!

Сенатор, а за ним и Тефер поспешно выбежали из комнаты и бросились на лестницу, забыв даже фонарь на столе.

Несколько секунд Эстер простояла неподвижно, как бы окаменев, потом нагнулась и, подобрав с полу остатки письма, машинально скрутила его между пальцами и спрятала на груди, как ребенок, прячущий любимую игрушку.

Потом она снова запела чуть слышным голосом:

Amis, la matinée est belle,Sur le rivage assembeons nous…

— и тихими шагами вышла…

Воцарилась мертвая тишина.

«Не сплю ли я? Неужели все это наяву? — думала Берта, точно героиня Тампльского бульвара в цветущий век мелодрамы. — Боже мой! Почему я — бедный ребенок, слабый, робкий и бессильный? Эти люди обокрали Рене Мулена, и я не могла помешать преступлению. А моя мать? Какой страшный удар ее ожидает!»

Берта оставила свое убежище и вошла в спальню Рене. Письменный стол бы по-прежнему открыт, и комнату освещал забытый Тефером фонарь.

«Если я не могла спасти драгоценную бумагу, — подумала девушка, — я спасу, по крайней мере, деньги Рене и уничтожу лживое обвинение, которое хотят на него возвести».

Она собрала из ящиков все деньги, ценные бумаги и распечатанный пакет, в который герцог положил принесенную им бумагу.

Собираясь уходить, она хотела было погасить свечу, но тотчас же раздумала: ей пришло в голову, что пришельцы могут смотреть с улицы в окно квартиры и исчезновение света возбудит их подозрения.

Она вышла из квартиры, заперла за собой дверь, повернув дважды ключ. Осторожно спустившись по лестнице, она проскользнула на улицу, никем не замеченная.

Гроза заметно утихала. Гром гремел глуше, молнии были уже не так ярки, но дождь лил по-прежнему.

Берта кинула вокруг беспокойный взгляд: Королевская площадь была совершенно пустынна, только виднелся недалеко темный силуэт фиакра номер 13.

Берта направилась к нему.

Пьер Лорио ходил под аркой взад и вперед и ворчал, поглядывая на своих мокрых лошадей, печально понуривших головы.

— Наконец-то! — воскликнул он, увидев Берту. — Я уже думал, что вы совсем не вернетесь и я останусь с носом. Странные часы там, где вы были. Вам, верно, время не казалось долгим. А бедные Тромпетта и Риголетта промокли до костей. Просто жаль смотреть на них. Нехорошо забывать о времени в такую погоду!

— Меня задержали дольше, чем я думала, — ответила в смущении Берта, — но будьте уверены, что вы от этого ничего не потеряете.

— О! — возразил Пьер Лорио. — Я не о себе говорю, а о моих бедных лошадках. К счастью, еще дождь-то теплый. Садитесь же, постараемся наверстать потерянное время. Куда прикажете везти вас?

— Улица Нотр-Дам-де-Шан.

— Вот это хорошо. Я живу очень близко оттуда. Тромпетта и Риголетта получат двойную порцию овса, их вытрут соломенной фланелью, и завтра они будут свежи, как розы. А номер который?

— Я скажу, где остановиться.

— Ладно!

Фиакр покатился.

Сенатор и Тефер выбежали из дома, точно за ними кто-нибудь гнался. Герцог шел с такой быстротой, что его спутник, хотя и был гораздо моложе, едва мог за ним поспевать.

Они скоро дошли до квартиры инспектора, и там герцог сменил насквозь промокший костюм на свое прежнее платье. Он был мрачен и не говорил ни слова.

Тефер, переодеваясь, украдкой наблюдал за ним.

— Позволите вы задать один вопрос, господин герцог?

— Конечно!

— Относительно этой женщины… Этой безумной…

Сенатор вздрогнул.

— Ну, что же? — прошептал он.

— Господин герцог ее знает?

— Да, я ее знаю. Она действительно безумна, и ее появление немного взволновало меня. Я считал ее давно умершей.

— Я должен был следовать за господином герцогом, — продолжал Тефер, — но наш поспешный уход был, несомненно, ошибкой.

— Почему же?

— Мы должны были запереть дверь и заставить выйти эту женщину.

— Да, это правда.

— Я боюсь, что она узнала господина герцога.

— Невозможно, ведь она безумна. Да и разве вы не слышали, что она называла меня убийцей? Это ясно доказывает, что она не понимала, что говорила.

Тефер промолчал.

— Что же могла сделать несчастная после нашего ухода? — продолжал сенатор.

— Возможно, что она осталась в квартире Рене Мулена.

— Для нас это не имеет значения, да и наконец мы скоро все узнаем, так как завтра там будет обыск. Ну, хватит об этом говорить! В черновике письма, которое я там сжег, я прочел, что особа, о которой я вам не раз уже говорил, Клодия Варни, рассчитывает скоро приехать в Париж. Я хотел бы узнать как можно раньше о ее прибытии.

— Я буду наблюдать за всеми большими отелями, где останавливаются богатые иностранцы. Эта дама, не имея дома в Париже, неминуемо должна будет прожить какое-то время в отеле.

— Хорошо.

— А что касается вдовы и ее дочери?…

— Их можно теперь оставить в покое! Тефер, я доволен вашим усердием. Сегодня вы оказали мне важную услугу. Возьмите это… это только задаток.

И Жорж де Латур-Водье положил в руку инспектора бумажник, в котором было пять билетов по тысяче франков.

Тефер рассыпался в выражениях благодарности.

— Однако я очень устал, — сказал сенатор. — Достаньте мне фиакр…

— Господину герцогу придется вооружиться терпением. При такой погоде фиакры очень редки на улицах.

— Постарайтесь найти. Я подожду.

В это время Пьер Лорио, спеша скорее вернуться домой, гнал своих лошадей крупной рысью.

Тромпетта и Риголетта бежали, как кровные рысаки.

При повороте на улицу Нотр-Дам-де-Шан, почти против дома 15, Берта постучала в стекло.

Фиакр остановился.

— Вот, — сказала она, отдавая деньги Пьеру Лорио, — благодарю вас!

Дядя доктора Этьена приподнял свою кожаную шляпу.

— Это я должен вас благодарить! Три франка на чай! Славно! Надеюсь еще не раз возить вас, когда вам захочется съездить к вашему молодчику…

Берта его не слушала. Она подбежала уже к своему дому и проскользнула в приотворенную дверь.

Пьер Лорио повернул лошадей и пустился рысью домой.

— Славная девочка! — бормотал он себе под нос. — Может быть, любит гулять чаще, чем следует. Но что же вы хотите? Годы уж такие! Все мы были молоды!

Госпожа Леруа ждала дочь с мучительным страхом и нетерпением.

Отсутствие Берты продолжалось дольше, чем можно было предполагать, и бедная мать напрасно старалась объяснить это промедление. Самые мрачные предположения приходили ей в голову.

Она представляла себе Берту жертвой какого-нибудь несчастного случая или что она попала в западню, подстроенную полицией, наблюдавшей за домом Рене Мулена.

Может быть, агенты арестовали ее, лишь только она вошла в квартиру механика…

Все это казалось возможным, и бедная женщина в отчаянии горько упрекала себя, что пожертвовала дочерью ради слепого желания смыть позор с памяти мученика.

Буря, бушевавшая над городом, еще усиливала ее страх.

Время от времени она собирала последние силы, чтобы дотащиться до окна, и, открыв его, смотрела на улицу, ожидая, не покажется ли дочь.