История жирондистов Том I - Альфонс Ламартин

Леопольд II, который сделался бы революционером, если бы не был императором, употребил все меры, чтобы отсрочить столкновение двух принципов. Он требовал от Франции только тех уступок, какие были необходимы, чтобы остановить порывы Пруссии, Германии и России. Он хотел только, чтобы восстановленный во Франции порядок и всецело выполняемая исполнительной властью конституция дали гарантии монархическим державам. Но последние заседания Собрания, вооружение Нарбонна, обвинения Бриссо, пламенная речь Верньо, рукоплескания, которыми ее встретили, начали утомлять императора, и стремление к войне, долго сдерживаемое, проявилось в нем вопреки желанию. «Французы хотят войны, — сказал он однажды в своем кругу, — так они ее получат; они увидят, что мирный Леопольд умеет быть воинственным, когда того требуют интересы его народов».

Россия только что подписала мир с Оттоманской империей и имела все возможности обратиться против Франции. Швеция разжигала гнев принцев. Пруссия уступила советам Леопольда. Англия наблюдала, но не мешала ничему: борьба на материке увеличила бы ее влияние.

Седьмого февраля 1792 года в Берлине подписали окончательный союзный договор между Австрией и Пруссией. «Теперь, — писал Леопольд Фридриху-Вильгельму, — когда Франция угрожает и вооружается, Европа должна тоже вооружиться».

Собрание хранило молчание, выдающее его подозрительность. Последняя пробудилась во время чтения дипломатических нот тюильрийского и венского кабинетов. Но как только Лессар, читавший их Собранию, сошел с трибуны и заседание прервали, недоверчивый шепот превратился в глухой и единодушный ропот негодования. Якобинцы разразились угрозами против вероломства министра и двора, которые будто бы сговаривались во мраке Тюильри о контрреволюционных планах, с самого подножия трона подавали знак врагам нации, тайно сносились с венским двором и диктовали ему выражения, с какими нужно обращаться к Франции, чтобы ее запугать. Опубликованные впоследствии мемуары прусского министра Гарденберга показывают, что не все эти обвинения являлись плодом воображения демагогов и что — по крайней мере с мирными целями — оба двора действительно всячески старались согласовать свои намерения. Решено было предать Лессара суду. Бриссо, глава дипломатического комитета и сторонник войны, взял на себя труд доказать его мнимые преступления.

Конституционная партия оставила Лессара без защиты перед ненавистью якобинцев. Эта партия не имела против него подозрений, но хотела отомстить ему. Король внезапно уволил соперника этого министра в совете — Нарбонна. Последний, чувствуя опасность, заставил Лафайета написать письмо, в котором тот от имени армии заклинал Нарбонна остаться на своем посту, пока этого требует опасное положение отечества. Такой поступок показался королю наглым притеснением его личной свободы и нарушением конституции. Поставленный между оскорбленным королем и недоверчивыми жирондистами, Нарбонн пал. Король сместил его, и он поступил на службу в армию, которую сам же организовал.

Друзья Нарбонна не скрывали своей досады. Госпожа де Сталь потеряла в нем свой идеал, но не утратила надежды возвратить ему доверие короля. С этого дня у нее появилась мысль вырвать короля у жирондистов и якобинцев, завладеть им с помощью Нарбонна и конституционистов, поставить над армией, уничтожить крайние партии и основать идеальное правительство — либеральное и аристократическое в одно и то же время. Ум этой женщины не оставался чужд предрассудков рождения; будучи невысокого происхождения, между троном и народом она хотела видеть патрициев. Первый удар Лессару, по иронии судьбы, нанес человек, который посещал салон госпожи де Сталь.

В тот самый день, когда Лессар сдался, в Париже узнали о неожиданной смерти императора Леопольда. С жизнью его угасли последние лучи мира: он уносил с собой и свою мудрость. Волнение умов поселило ужас в общественном мнении: этот ужас превратился в ненависть к злополучному министру Людовика XVI. Говорили, что он не сумел ни воспользоваться мирным настроением Леопольда, ни предупредить враждебных намерений тех, кто ему наследовал в Германии. Все превратилось в обвинение Лессару: судьба и сама смерть.

Империя была готова к войне. От Базеля до Шельды 200 тысяч человек находились в рядах армии. Герой надежд коалиции, герцог Брауншвейгский, давал в Берлине последние советы королю Прусскому и принимал последние приказания. Бишофвердер, фаворит Фридриха, прибыл в Вену, чтобы условиться с императором о времени и месте действий. По его прибытии Кауниц в большом волнении сообщил ему о внезапной болезни императора. Двадцать седьмого числа Леопольд был еще совершенно здоров и давал аудиенцию турецкому посланнику; 28-го он уже находился в агонии. Его внутренности раздулись, судорожная рвота раздирала желудок и грудь. Решили сделать кровопускание: оно облегчило страдания, но также и истощило силы государя. Он заснул на минуту, медики и министры удалились; Леопольд проснулся в новых судорогах и умер на глазах своего камердинера, в объятиях подбежавшей императрицы.

Катастрофа казалась необъяснимой; государственные люди видели тут тайну, а народ говорил об отравлении; эти последние слухи не были ни подтверждены, ни опровергнуты временем. Наиболее вероятно предположение, что Леопольд, пристрастившийся к удовольствиям разного рода, принял, для возбуждения в себе сил, лекарства, которые составлял сам и которые страсть его к женщинам сделала необходимыми, когда физические силы уже истощились. Постоянный медик императора, присутствовавший при вскрытии трупа, свидетельствовал присутствие яда. Кто дал его? Якобинцы и эмигранты взаимно приписывали друг другу это преступление: первые могли совершить его, чтобы таким путем внести анархию в Германскую федерацию, в которой император служил связующим звеном, последние поразили бы в лице Леопольда государя-философа, который способен был договориться с Францией и отсрочить войну. Говорили о женщине, замеченной Леопольдом на последнем придворном маскараде. Незнакомка, пользуясь своим инкогнито, будто бы вручила ему отравленные конфеты. Обвиняли также любовницу Леопольда, прекрасную флорентийку донну Ливию, которая служила орудием фанатизма нескольких священников. Эти анекдоты — не что иное, как химеры, вызванные изумлением и горестью; народы не хотят видеть естественного в событиях, которые играют огромную роль в их судьбах.

Государь в Леопольде стоял выше человека. В Тоскане он испробовал правление философа, и эта страна с тех пор благословляет его память. Но с управлением более обширным государством он оказался не в состоянии справиться. Борьба, предложенная Леопольду Французской революцией, заставила его прибегнуть к большей власти; он сделал это, но вложил в борьбу слишком мало энергии. Зажигательному действию новых идей он противопоставил выжидательную систему дипломатии. Дать время революции значило обеспечить ей победу. Победить ее можно было не иначе как врасплох, в самой колыбели. Принципы Леопольда могли мириться с революцией; но власть его, как верховного государя Германии, не могла примириться с могуществом Франции, как завоевателя. Ему приходилось играть двойную роль: положение его оказалось ложным. Леопольд умер вовремя для сохранения своей славы: он парализовал воинственные устремления Германии и держал под контролем порывы Франции. Его исчезновение с политической арены вызвало столкновение двух принципов: из этого неизбежно следовала война.

Общественное мнение, и так взволнованное смертью Леопольда, получило новое известие о трагической смерти короля Шведского; он был убит в ночь с 16 на 17 марта 1792 года, на маскараде. Казалось, смерть хотела поразить, удар за ударом, всех неприятелей Франции.

Густав, герой контрреволюции, рыцарь аристократии, пал под ударами своего дворянства. Готовый отправиться в экспедицию против Франции, он собрал сейм, чтобы обеспечить спокойствие королевства на время своего отсутствия. Тысяча признаков указывала на существование заговора; слух о близком убийстве Густава распространился всюду. Король, которого многочисленные друзья предупреждали о готовящемся преступлении и умоляли остерегаться, отвечал, подобно Цезарю, что раз полученный удар менее тягостен, чем постоянный страх получить его, и что если слушать все эти предостережения, то нельзя будет даже выпить стакан воды.

Заговорщики сделали несколько безуспешных попыток в течение сессии сейма, но случай всякий раз спасал короля. Со времени возвращения в Стокгольм он часто проводил дни один в замке Гага, на расстоянии мили от столицы. Трое из заговорщиков приблизились к замку в пять часов, темным зимним вечером, вооруженные карабинами; они наблюдали за королем, готовые выстрелить в подходящий момент. Комната, которую он занимал, находилась в нижнем этаже; огни, зажженные в библиотеке, указывали убийцам их жертву. Густав, возвратившись с охоты, разделся, сел в библиотеке и заснул в своем кресле, в нескольких шагах от убийц. Быть может, неожиданный шум встревожил их или они растрогались при виде контраста между беспечным сном Густава и угрожавшей ему опасностью, — но они еще раз отступили и открыли это обстоятельство уже после убийства, при допросе. Убийцы готовы были уже отказаться от своего намерения, утомленные бесплодностью заговора, когда подвернулось роковое обстоятельство, которое соблазнило их и решительно побудило к убийству.