Старые истории - Нина Буденная

— Думали, не переживет Софист этого своего горя, — вступил в разговор Федор Сергеевич. — Потому как видеть никого не хотел. Есть ест, а потом опять в свой угол носом. Да тут догадались приехать навестить его дети хозяина. Он их, почитай, всю жизнь знал. Подошли к деннику, двери открыли, позвали. Он к ним как бросится! Голову на плечи кладет, прислоняется, а в глазах слезы. Хотя лошади вообще-то не плачут. С тех пор ожил. Понял, что свои еще остались, не один он на белом свете.

— Еще два года прожил, — радостно вспомнил Алексей Павлович. — А потом как-то прихожу к нему, а он лежит. В жизни себе этого не позволял. Я ему: «Софист, вставай! Чего разлегся?» А он встать уже не может. Хочет, да сил нет. Я ребят кликнул, подняли мы его, на ремни подвесили. Да ты знаешь, как это делается, — кивнул он Анне Павловне.

Та знала. Старых лошадей подвешивали под пузо на брезентовом полотнище: лошадники не усыпляют своих друзей за ненадобностью, на конюшне этого не водится.

— Позвонили вдове его хозяина, — задумчиво продолжил Федор Сергеевич. — Дескать, недолго осталось. Если интересуетесь, приезжайте попрощаться. Вмиг прилетела. Еще по коридору идет, а старик уже голос подает. Шумит из последних сил. А она и в денник робеет войти — не приучена. Хозяин ее к лошадям не подпускал, боялся — зашибут. Детей с четырех лет верхами посадил, а ее — нет. Берег. И все равно Софист ее узнал. Она к нему с трепетом, как к частице незабвенного мужа. А у него слезы текут. Хотя лошади вообще-то не плачут. Не по этой они части.

— А может, все-таки плачут? — засомневалась тронутая рассказом Анна Павловна. — С чего вы взяли, что нет? Это в наших условиях им не по кому плакать: только и делают, что хозяев меняют. То завод, то ипподром, то спортивная команда, то школа для любителей.

— То мясокомбинат, — сказал злобно Алексей Павлович.

— Кого тут оплакивать? — продолжила свою мысль, как бы не заметив эскапады Алексея Павловича, Анна Павловна. У нее сегодня были другие задачи в жизни. Бодрые. — Просто Софист — очень родственный человек. Хорошо чувствовал свой прайд.

— Людей он хороших чувствовал, — осадил не в меру культурную Анну Павловну молодой неизвестный наездник. — Дай бог всем нам так.

— Да-а, с лошадьми не соскучишься.

— Еще как не соскучишься, — значительно взглянув на Федора Сергеевича, произнес с каким-то особым смыслом Алексей Павлович. — Тогда такой случай вышел… — и умолк в раздумье.

— Да уж расскажи, — разрешил Федор Сергеевич. — Оно, конечно, загадочное явление, но интересно.

— Так интересно, что глаза на лоб. Всякое бывало — среди лошадей живем. Но такого…

— Алексей Павлович, да говори же, — заныла Анна Павловна. — Все мое любопытство разбередил.

— Собрались мы в моей комнате втроем: он, — кивнул на Федора Сергеевича, — я и наш зоотехник помянуть хозяина Софиста. Разлили по рюмочке. Но даже поднять не успели, веришь? Вдруг слышим, лошадь заржала, в конюшне по цементному полу копыта зацокали, и поскакала она с нашего конца в тот, дальний. Ну, думаем, Софист вырвался. Бросились ловить. Выбегаем, смотрим — Софист на месте стоит, а в коридоре между денниками — никого. Пусто. Переглянулись мы и обратно пошли. Обсуждаем это дело, потому что разных баек у конников много ходит, но о таком не слышали. Только вошли, хотели проделать то, чему явление это неопознанное помешало, только руки протянули — опять скачет! Только уже оттуда, с того конца коридора. Возвращается. Мы опять выскочили — снова никого. Хоть стой, хоть падай. Вернулись, ждем, что дальше будет. И дождались: снова скачет! Опять от нас в ту сторону. И стук копыт все дальше, дальше, тише, тише и замер. Все.

— Понимаешь, если бы мы хотя бы до рюмок успели дотронуться, могли бы уговорить себя, что пригрезилось. А то ведь нет! Если не веришь, зоотехника спроси, он вообще глава местного общества трезвенников.

— Мистика какая-то, — прошептала Анна Павловна. — Но я верю. У ученых людей спрошу, пусть мне научно объяснят, а то так с ума сойти можно. Больше такое не повторялось?

— Отчего же нет? Обязательно. Когда Софист пал, — и Федор Сергеевич снова погладил траву на холмике. — Но в тот раз только единожды. Ускакала лошадь и не вернулась. Но мы уже ученые были, не сдрейфили.

— Живешь, крутишься, всякой ерундой занимаешься, а настоящая жизнь проходит мимо, — вздохнула Анна Павловна. — Мне вот сейчас даже некогда по конюшне пройтись, лошадьми полюбоваться. А они мне даже снятся по ночам.

— Знаешь, какие требования старые кавалеристы предъявляли к коню? — спросил молодого наездника Алексей Павлович. — Нет? Так я тебе скажу. У него должны были быть четыре признака от мужчины, четыре от женщины, четыре от осла, четыре от лисицы и четыре от зайца.

— Какие же?

— От мужчины лошади следовало получить силу, мужество, энергичность и хорошо развитую мускулатуру. От женщины — широкую грудь, долгий волос, красоту движения и кроткий нрав. От осла — прямые бабки, торчащие уши, выносливость и звонкий голос. От лисицы — тонкие ноги, пушистый хвост, смекалистость и плавный ход. Ну а от косого — широко поставленные глаза, высокий прыжок, быстроту реакции и скорость.

— Да, целая наука, — вздохнул молодой. — Учиться и учиться.

— У тебя пойдет, — сказал Федор Сергеевич. — У тебя чутье на лошадь есть.

Минут через сорок Анна Павловна уже маялась у дороги, дожидаясь своих. И с тихой радостью вспоминала вечное братство «лошадиных людей», которым перед расставанием дала слово прекратить безобразное поведение и регулярно приезжать, иначе равнодушие ее будет приравнено к измене. В довершение всего ей были подарены полмешка отборной картошки (вместе с мешком) — больше она отказалась взять, не Самсон ведь. Алексей Павлович дотащил мешок до дороги. Хотел остаться, чтобы усадить в автобус, но Анна Павловна, дав еще раз крепкое, нерушимое слово приехать в ближайшую субботу, отправила его обратно на конюшню.

Такой ее и увидели сослуживцы: в лихом красном кепарике, восседающей на пыльном мешке.

Муж был дома, когда она, обветренная, прокаленная солнцем, согнувшись, задом вошла в квартиру, волоча за собой мешок с картошкой.

— Боже мой, чудовище! Это что еще такое? Несунья, вот какое тебе название!

— Вранье, клевета! — сказала Анна Павловна, утирая бархатным рукавом лоб. — Это подарок от чистого сердца, сделанный старыми друзьями.

— Тю, дура! Не стыдно тебе было везти эту картошку? Отдала бы людям.

— Я предлагала. Но получалось, если раздать всем поровну, то игра не стоит свеч.

— Потянули бы жребий.

— Потянули, и я вытянула.

— Все равно дуреха. Где моя фляжка? Если потеряла — убью.

— Вот она, вот! Фляжку пожалел! А что жена уродуется целый день, незнамо чем запятая, так тебе все равно, — подвывала, раздеваясь, Анна Павловна. — Жена у тебя добытчица и пчелка трудовая, — продолжала кричать Анна Павловна во всю ивановскую, включая воду в ванной.

— Картошка-то хоть хорошая? — заглянул к ней Иван Васильевич, пока ручным душем она взбивала себе пену.

— Сказали, вкусная, рассыпчатая.

— Тогда ладно, живи. — Он взглянул на часы. — Учти, у тебя полтора часа времени. Постарайся принять цветущий вид.

— В чем я иду?

— Ты идешь в синем, там где подол в кружевах.

— Да у него вместо рукавов пелеринка!

— Так что из того?

— А куда я медальку повешу?

— Вот что, подруга, запомни, — Иван Васильевич стал загибать пальцы: — Ты мне сегодня не нужна ни как ученая, ни как бой-баба, ни как амазонка, ни как городская сумасшедшая, ни как рубаха-парень, ни как хулиганка, ни как девушка-клоун. От тебя сегодня требуется только одна твоя ипостась — красивая женщина. Причем недурно воспитанная…

К посольству подъехали минут за десять до назначенного срока. Здесь было уже автомобильное столпотворение, в котором умело и уверенно разбирались автоинспекторы. Машина Ивана Васильевича уперлась в хвост такой же черной и здоровой, которая уже подбиралась к подъезду.

— Давай здесь выскочим. Подумаешь, пройдем два шага, — предложила Анна Павловна.

Иван Васильевич вылез, протянул руку Анне Павловне, которая постаралась не выпасть кулем, а легко выскочить, как юная лань. И это у нее почти получилось. Иван Васильевич подставил ей локоток калачиком, она уцепилась, и они проследовали.

В это время шофер машины, стоящей впереди, открывал дверцу своему начальнику, который с трудом и медленно выбирался.

— Мой министр, — толкнула мужа в бок Анна Павловна.

— Приветствую вас, Сергей Петрович, — сказал, шаркнув ножкой по асфальту, Иван Васильевич, протянул руку скрюченному в проеме автомобиля старому полному министру и, как бы здороваясь, помог выбраться, вытянул его наружу. — Разрешите представить вам мою супругу.