Старые истории - Нина Буденная

— Коля! — сказала внятно, одними губами. — Спокойно заходи сбоку. Без суеты.

Плавно развернулась, по-охотничьи беззвучно ступая, неторопливо пошла к лошади, протягивая ладонь, на которой лежал ломоть.

— Пришел, хороший мой, — заговорила она мерным голосом. — На, лошадка. О-ля, о-ля!

Рыжий двинулся к ней, вытягивая голову и раздувая ноздри, доверчиво ткнулся в ладонь и аккуратно забрал губами хлеб. Зажевал, добродушно поглядывая на пестрое общество, а в это время Анна Павловна уже держала его под уздцы.

Тут прорвалось общее восхищение, но благородство и красота животного не позволили восторгу перейти границы дозволенного и сковало его рамками интеллигентности.

— Откуда это чудо? Как он оказался в лесу, один? — вопрос задавался наперебой всеми, интересовал каждого.

— Вы, ученые! — сказала Анна Павловна. — Где ваши логические построения? Мимо конзавода проезжали? Лошадь оттуда. А всадник… если не умеешь ездить — не выезжай в поле. Или не доводи лошадь до того, чтобы она тебя выкинула. О всаднике заботы нет, как хочет пусть добирается до конюшни или куда там ему надо. А вот коня надо транспортировать. И это сделаю я. Коля, будем сажать меня на лошадь.

— А сумеете? Транспортировать? — забеспокоился Ванюшкин.

— Должна суметь, — сказала Анна Павловна и мигнула Жданову. Тот мигнул ответно, потому что видел дома у Анны Павловны и ее конные фотографии, и призы, которые ее муж, тщеславный, как любой истинный мужчина, как-то вытащил, чтобы показать друзьям, пришедшим на именины Анны Павловны.

— Как сажать? — спросил Жданов, изготовившись схватить Анну Павловну за талию.

— Окстись, не так. — Она перекинула на спину коню повод, подобрала его, зажала левой рукой у холки, прихватив в кулак для крепости богатую гриву коня, правой рукой взялась за заднюю луку седла и согнула в колене левую ногу.

— Бери под коленку и рывком вверх.

Жданов так и сделал. Анна Павловна, уже в воздухе, отпустила правую руку, спружинила ею о переднюю луку, в то же самое время махом перебрасывая через спину рыжего правую ногу. И уселась.

— Есть! — сказала она, привычно, механически отстегивая замки путлищ, на которых висели стремена, и подтягивая их по длине своей ноги.

Она сделала это так быстро, что почти никто не заметил. Просто вот сидит человек на лошади, и даже со стороны видно, что все по нем и ему удобно.

Конь затанцевал, и Анна Павловна, взяв повод в левую руку, правой похлопала его по шее, обозначила ласку и похвалу. Рыжий успокоился, только что не улыбнулся: свезти пятьдесят семь килограммов Анны Павловны было ему раз плюнуть.

— Светлана, подай мой кепарик. И матерью тебя заклинаю — захвати мою фляжечку! Оставишь здесь — живой не будешь!

Точно-точно! Что-то у Анны Павловны к этой пресловутой фляжке было привязано важное.

— Подберете меня на дороге около конзавода, лады?

— С богом, — сказал размягченный Ванюшкин и только что не перекрестил верховую Анну Павловну. А та, потупившись и просчитав в уме направление, развернула лошадь и дала ей шенкеля.

Поехала она все-таки к дороге, потому что в последний раз на конном заводе была года четыре назад и в эту сторону верхом не выезжала.

Когда коллеги, сокрушенные ее подвигом, остались позади, Анна Павловна еще раз ласково погладила коня по матовой и шершавой от высохшего пота шее и сказала:

— Ну что, Ринг, здравствуй, коняга! Ты думаешь, я тебя не узнала? А ты меня?

Рыжий замотал головой и фыркнул.

— Ну то-то, — Анна Павловна была довольна. — Что, никак своего строителя опять в лужу сбросил? Неужели он все еще тебя мучает? — Анна Павловна вздохнула. Она хорошо помнила костлявого верзилу, какого-то большого начальника по строительству, от которого завод имел свой профит и поэтому безропотно предоставлял ему лошадь для езды. Хотя разве это была езда — одна профанация, только и всего. Мускулистый, цепкий строитель, силой, а не сноровкой державшийся в седле, вбил себе в голову, что ездить умеет. Его жертвой стал Ринг, который был красив и вынослив и, кроме того, неплохо выезжен, как очень немногие лошади на заводе. От них здесь требовалось совершенно другое умение.

Решив, что ездить умеет, строитель беспрестанно нарушал элементарные составные этого умения: галопом вылетал чуть ли не из денника, в то время как это надо было делать шагом и только шагом. Не знал, как высылать лошадь на определенное движение — каким поводом и каким шенкелем что делать, поэтому беспорядочно лупил ногами по бокам и колол шпорами, в результате чего Ринг перестал понимать команды, стал бояться повода и ездить знающему человеку на нем стало неприятно. Можно было бы все утраченное вернуть умной лошади, но визиты строителя страдали завидной регулярностью, и труд по восстановлению навыков становился сизифовым.

И когда Ринг в первый раз вернулся на конюшню хотя и весь в мыле, с болтающимися поводьями и хлещущими по пузу стременами, но в полном одиночестве — вся конюшня смеялась, смеялась радостно и злорадно.

Лошади очень памятливы. Они надолго, иногда на всю жизнь запоминают людей, с которыми им когда-либо приходилось иметь дело, запоминают их хорошие или дурные поступки и свою оценку этих поступков. Поэтому-то, работая с лошадью, наезднику нельзя оставлять свою команду невыполненной. Иначе конь запомнит, что можно словчить и не затруднять себя лишний раз, и начнет халтурить — именно на этой команде, на этом самом движении. Только настойчивость всадника создает таких лошадей, какими были наши знаменитости. Настойчивая ежедневная работа до пота — своего и лошадиного.

Анна Павловна ехала неторопливо по лощинке вдоль дороги, и мысли ее были ясные-ясные.

Вспомнился вороной красавец, явившийся с завода с кличкой Аборигент, что и было красиво воссоздано конюшенными умельцами на табличке над его денником.

Грамотная Анна Павловна лично исправила неточность. Но ездила на Аборигене недолго. Путем жутких интриг мужчины-спортсмены выцыганили у нее лошадь. Она не очень переживала на этот счет, потому что никогда не была столпом команды. Нельзя одинаково хорошо делать сразу несколько дел, не так ли?

Ринг споткнулся, и Анна Павловна немного подтянула повод, чтобы заставить коня быть повнимательнее. Сбросив строителя, которого на конюшне прозвали Ботфорты (за фасон сапог, зимой-то он носился в валенках), и навсегда запомнив, как это ловчее всего сделать, конь стал время от времени исправно выполнять этот трюк под молчаливое одобрение работников конюшни. Чем кончилось единоборство, Анна Павловна не знала. Жеребца, на котором она ездила два года, ахалтекинца дивной красоты с загадочным именем Акполот, продали с аукциона в Италию. К другой лошади душа не прикипела.

А тут и со свободным временем наступила кризисная ситуация. Анна Павловна не жалела: пора было бросить свои силы и таланты в иные области человеческой деятельности. Спорт постепенно уходил в прошлое, оставляя ей единственную, но весьма приятную возможность, такую же, как у Ботфортов, но только совершенно бескорыстную, — явившись в любое время, взять лошадь и поездить в собственное удовольствие. Но теперь и для этого времени никак не выкраивалось. Таким вот образом Анна Павловна и забросила это дело, бывшее четверть века ее отрадой.

Анна Павловна вздохнула и пустила Ринга рысью. Тот послушался легко и пошел энергично. Анна Павловна удивилась: Ботфорты в свое время добились того, что он и рысью-то, своим природой данным аллюром, не желал идти, а если и соглашался наконец, то делал это лениво, нога за ногу, как будто было ему лет сто или он смертельно устал. И Анна Павловна решила, что строителя сняли с должности.

Ринг принадлежал к буденновской породе и был ее ярким представителем, в качестве чего и находился в непродажном фонде конзавода.

Сколько помнила Анна Павловна, он шел по линии Слединга и приходился дальним родственником конюшенной знаменитости Софисту, который пал несколько лет назад в возрасте Мафусаила — тридцати трех лет. Это был феномен: обычный срок лошадиной жизни — восемнадцать. Правда, на одном из конных заводов Северного Кавказа Анне Павловне пришлось как-то увидеть тридцатишестилетнего жеребца-производителя. Но зато она это и помнила всю жизнь.

Софист был знаменит не только долгожительством. На нем дважды принимали парад на Красной площади, он был призером международных соревнований по высшей школе верховой езды, причем это было его первое и последнее выступление — Софист не был спортсменом. Но таких наездников, с которыми он имел дело, опозорить он просто не смог бы, класс не позволял. То, чему был обучен Софист, представляло собой вершину и эталон лошадиной науки.

Когда Софист пал, тренер плакал три дня, а конюх взял бюллетень. Похоронили лошадь рядом с конюшней, где она доживала свою жизнь, рядом с людьми, которые помнили его молодым и прекрасным, под седлом великого кавалериста, с которым Софист прожил всю свою счастливую лошадиную жизнь.