Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель

бочки, норвежский лес и целые грузовики, оживающие на набережной от прикосновения шоферов.

Поразительны манипуляции черных гигантов, бегающих из конца в конец по борту габар, виснущих на реях, чтобы подвести суда как можно ближе к берегу. А когда габары пристанут, на них набрасывается дикая негритянская орда и растаскивает мгновенно тюки, укатывает бочки и сваливает все это на площадке между морем и улицей.

Постепенно усердие негров придает их движениям какое-то ожесточение, одержимость. В момент наивысшего напряжения кто-нибудь отпускает шутку, и вся команда разражается нечеловеческим хохотом.

До самого конца работы слонялся я по берегу моря. Магазины закрылись. Грузовики исчезли.

Незаметно для меня квартал затих. Только грузчики еще не ушли и стояли у подножия гор товаров, которые они выгрузили. Они напоминали бронзовые изваяния, покрытые угольной пылью и грязью. Утолив обуревающую их жажду ромом, они сбросили одежду и побежали в море, поднимая брызги. Стоя в воде по пояс, они терли кожу, чтобы смыть грязь, и их громкий смех гулко раздавался в тишине.

Солнце, долго стоявшее на границе между водой и небом, наконец скрылось, будто растаяв от собственного тепла.

Сумерки служили фоном для этих голых негров, стоящих и плавающих в воде; за ними возвышались силуэты судов на лиловатой после заката воде рейда.

Купальщики выходили из воды, не стесняясь своей наготы. В это время здесь не бывало прохожих. Они заходили за горы товаров и выходили оттуда обутые и одетые в белые брюки или в синие холщовые штаны и чистые полотняные рубашки.

Они направлялись в город в сгущающейся тьме.

Часто вместо еды я покупал себе удочку, леску и крючок и вместе с другими прогульщиками просиживал целый день на ремонтной пристани. Там мне тоже нравилось.

Так же, как в порту, здесь были суда и суденышки. А под беспорядочно разбросанными деревьями лежали нагромождения железного лома, ржавых якорей и якорных цепей, каркасы кораблей, выброшенные на берег бакены в форме волчка и множество всяких обломков. Мы лазили по ним или прятались в них.

Ремонтная пристань граничила с Демосфеновым мостом, но этот район казался мне не столь привлекательным. Я не завидовал людям, которые там жили. В темных кафе и отелях коротали время матросы всех цветов с судов, стоявших на рейде. В компании плохо одетых и накрашенных женщин они пили и курили целый день, слушали старые пластинки и выходили оттуда, качаясь и проклиная все на свете.

Утром, когда я шел в школу, квартал выглядел намного лучше — кафе только открывались, на тротуарах кумушки торговали кокосовыми орехами и бананами, мужчины и женщины в рабочем платье спешили в город. В эти часы в квартале царило здоровое оживление, передававшееся и мне.

Но нашим излюбленным местом для прогулок был Ботанический сад.

Там все привлекало нас: простор, тень, зеленые кустарники, фруктовые деревья, особенно манго.

Некоторые прогульщики предпочитали парк Саванну — там был громадный луг, окруженный манговыми деревьями, с которых мы сбивали фрукты камнями, задевая подчас статую Жозефины, императрицы французской. Но, на мой взгляд, Саванна больше подходила для игры в футбол.

Я принадлежал к тем, кто отдавал предпочтение Ботаническому саду. Здесь были и английские парки и французские сады, укромные местечки, детские площадки. Идеальное место для прогульщиков.

Здесь мы чувствовали себя в безопасности и, в зависимости от настроения и сезона, могли собирать манго, желтеющие на деревьях, любоваться старым крокодилом, который чахнул в закрытом бассейне, или двумя обезьянами, сидящими на цепи в будке на сваях.

Можно было посидеть на скамейке в цветнике, вдыхая запах тубероз, поваляться на траве, поболтать, посмеяться.

Я очень любил забираться в овраги, чтобы почитать и понаблюдать за влюбленными.

Со злорадным удовольствием следил я за развитием некоторых знакомств, начиная с первой встречи до ссоры и разрыва.

Иногда несколько недель спустя я встречал кого-нибудь из двоих, но уже с кем-то другим.

Некоторые проявляли постоянство. Я находил их скучными.

Особенно мы ценили в этом парке то, что мы могли населять его персонажами прочитанных нами книг. Романтические и лирические сцены, литературные герои, поэзия вполне подходили к атмосфере сада.

Возвращаясь вечером в квартал Святой Терезы, я часто сворачивал от Демосфенова моста на тропинку, которая поднималась на холм Пишеве́н, откуда весь город был как на ладони.

Дорога через холм Пишевен была самая короткая.

Здесь, как и в квартале Святой Терезы, шло бурное строительство бараков. Часто я избирал дорогу через Пишевен не только потому, что так было ближе, а потому, что мне приятно было смотреть, как бедные люди, стремясь к независимости, строили импровизированные жилища, которые казались мне верхом красоты, как любое творение человека-первооткрывателя.

Моя мать и бабушка, несомненно, отнеслись бы к ним с сочувствием. Люди приняли единодушное решение и выполняли его сообща.

Эти негры, весело строившие после работы дощатые хижины среди кустарника, несомненно могли бы построить прекрасный город, расцвеченный всеми красками их фантазии, но мечты разбивались о печальную действительность, и силы их, весь их творческий порыв уходили на создание жалких лачуг.

НОВЫЕ СОСЕДИ

С величайшей неохотой расстался я с кварталом Святой Терезы.

Моя мать получила у своего хозяина разрешение взять меня к себе на каникулы на несколько недель и по совету одной своей подруги сняла мне комнату рядом с Аллеей Дидье. На той же высоте, что и вилла мосье Лассеру, в стороне от дороги приютилось штук двадцать домишек, — там жили шоферы и служанки квартала, которые по какой-либо причине не ночевали у хозяев.

Это негритянское поселение называлось Петифо́н. Обнищавшие белые построили домики специально для сдачи неграм: таким образом они добывали себе верный кусок хлеба вроде как честным путем. Несмотря на то что домики в Петифоне были похожи на домики квартала Святой Терезы,