Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель

в траву, обдуваемый ветерком, среди зелени, шелест которой наполняет тишину неумолчной музыкой, и слежу — да нет! — участвую в этих приключениях!..

Скоро комната мамы Тины была завалена книгами: на балках, на полках, которые я сам смастерил, — везде были книги. Еще одна особенность, которая отличает ее от других комнат Фюзилева двора.

А когда в сентябре настали ненастные дни с дождями и грозами, вместо того чтобы шлепать по лужам, как делал раньше, я располагаюсь на лежанке мамы Тины (теперь мне это позволено — после нашей разлуки мама Тина страшно балует меня) и читаю, слушая, как капают капли в подставленную мной посуду — крыша протекает. Свежесть дождя, его неумолчная симфония снаружи и музыкальное позванивание капель в комнате действуют на мое воображение.

Во время чтения я раздваиваюсь: тело мое наслаждается шумом дождя или тишиной ясного дня, а голова погружена в фантастический мир, который я мысленно немного переделываю, приспосабливая к своим представлениям о действительности.

Я предпочитаю романы. Меня восхищает дар людей, способных сочинять романы.

Мне бы тоже хотелось писать романы. Но как это сделать? Никогда я не встречал людей с голубыми глазами, светлыми волосами и розовыми щеками, о которых пишут в романах.

Городов с отелями, автомобилями, театрами, многочисленными жителями я тоже не видел, так же как поездов, пакетботов, гор, долин, полей, ферм, где происходит действие романов. Я знал только Негритянскую улицу, Петибург, квартал Святой Терезы и мужчин и женщин с более или менее темной кожей. А они явно не годятся в герои романов — ведь люди темного цвета ни разу не попадались мне в книгах.

Не знаю, я ли поумнел или мама Тина стала ко мне гораздо снисходительнее, только теперь она меня совсем не ругает. Она так ласкова со мной, что я начинаю подозревать, что стал гораздо взрослее, чем мне кажется.

Доброта мамы Тины позволяет мне лучше осознать, в каких кошмарных условиях она живет. Весь ужас ее положения открылся мне во время знаменательной сцены в лицее: один из учителей спрашивал у каждого ученика его имя и имена и профессии его родителей. Без всякой задней мысли я назвал имя мамы Делии и ее профессию — прачка. Затем, не колеблясь, я упомянул маму Тину как главу семьи, но запнулся, когда речь зашла о ее профессии. Я не знал, как называется ее профессия по-французски. Наверное, на французском языке и слова такого нет.

— Профессия! — требовал с меня учитель.

— Врач, учитель, резчик по кости, чиновник, портной, швея, аптекарь, — отвечали другие ученики.

А я не мог найти слова для определения профессии моей бабушки. Если бы я осмелился сказать: «Она работает на плантациях», надо мной стали бы смеяться. Ученики лицея всегда смеются над такими вещами.

— Крестьянка, — выговорил я наконец.

Случайно пришедшее на ум слово выручило меня.

К счастью, больше вопрос о профессии моих родственников не возникал.

Но теперь больше, чем когда-либо, жалею я свою бабушку, видя, как она возвращается с поля, мокрая до нитки, или шарит по всем углам, когда ей не хватает одного су, чтобы послать меня в магазин за продуктами.

Она так и не оправилась после своей болезни. У нее одышка, боли в спине. После работы под дождем ее всю ночь трясет лихорадка.

Всю свою жизнь мама Тина заботилась о чистоте. Она любит порядок. Но в комнате у нее грязно. Напрасно стирает она свою подстилку, споласкивает посуду сразу же после еды, каждое утро подметает пол перед уходом на работу: комната остается такой же темной, закопченной, сырой, в ней пахнет гнилью, сыростью, подохшей под половицей жабой. Словом, в ней стоит зловоние, неотделимое от негров и нищеты.

Я не испытываю отвращения ни к неграм, ни к нищете, я просто стал лучше понимать свою бабушку.

Детям в моем возрасте свойственна беззаботность — но как мог я веселиться, видя страдания моей бабушки?

Наблюдая за мамой Тиной, я приходил к выводу, что с ней поступают жестоко и несправедливо.

Почему? Почему она не может жить в приличном доме, носить не рваные платья, питаться хлебом и мясом? Тогда бы ей не пришлось вести с самой собой длинные душераздирающие разговоры, от которых у меня щемит сердце.

Кто заставляет ее жить такой жизнью?

Наслушавшись сказок Вирея про скупых, я долго верил, что все люди, став взрослыми, могут заработать себе состояние и покупать все необходимое, но есть среди них скупые, которые прячут деньги, предпочитая плохо жить и питаться чем попало.

Долгое время я верил, что у мамы Тины спрятаны где-то под землей деньги, может быть целые мешки с золотом, и она нарочно не хочет их тратить. Как жаль, что я перестал в это верить!

Профессия мамы Тины приносила ей одни лишения и позор. Как и все работавшие на полях тростника, она была осуждена на медленную смерть.

При подобном положении вещей единственным моим утешением была мысль, что, когда я стану взрослым, маме Тине не придется больше работать на плантациях.

В таком настроении я вернулся в лицей к началу занятий.

В хозяйственном управлении лицея меня ждал большой сюрприз: учитывая мою успеваемость и поведение за предыдущий год, мне была определена полная стипендия. Вместо того чтобы вносить каждый триместр восемьдесят семь франков, я буду получать семьдесят пять франков в месяц.

Немного спустя произошло еще одно событие.

Как-то вечером я вернулся с занятий, и мы с мамой обедали за некрашеным столом, с которого она убрала на время белье. Вдруг стук в дверь. Обычно к нам никто не ходил, кроме соседки, которая всегда извещала нас о своем приходе криком.

Мать пошла открывать дверь, и я услышал ее радостный возглас:

— Элиза, это вы, моя милая!

Вошла прилично одетая негритянка средних лет. Мать сказала мне:

— Жозе, поздоровайся с мадемуазель Элизой.