Проклятая книга - Дарья Иволгина

Срок этот приближался. За жизнь Флора и своих товарищей по Петербургу Вадим особенно не беспокоился. Знал, что эти люди выберутся из любой, самой гиблой истории. И не в том даже дело, что люди они какие-то особенные (хотя и в этом тоже). Просто они обладали нестандартным набором знаний, подчас очень неожиданным для шестнадцатого века. Как говорится, все потомки не потому «умнее» предков, что на самом деле умнее (или что у человека эволюционирует мозг, к примеру), — просто ученый более нового поколения всегда стоит на плечах предшественников.

Нет, за ребят можно не волноваться. Куда тревожнее за Севастьяна, брата Настасьи, — все-таки на войну человек отправился. Но, опять же, бывали случаи, когда один убивается, упав с крыльца родного дома, а другой всю войну пройдет — и невредим вернется. У прадеда был сослуживец, он отвоевал от Бреста до Берлина без единой царапины, а десятого мая 1945 года, изрядно выпив в том же Берлине, рухнул с лавки — да так неудачно, что сломал себе шею. Там и похоронен.

В общем, судьба.

Даже так: «Судьба-с».

«Что-то я сегодня философски настроен, — подумал Вадим, отправляясь на переговоры с солидным человеком Степаном Семеновичем Гаврильчиковым. — Возможно, это не к добру».

Как в воду глядел. Не к добру явился Степан Семенович.

Расхаживал по горнице взад-вперед, как товарищ Сталин по ставке пред взором настороженных, озабоченных положением на фронтах генералов.

Завидев Вершкова, Гаврильчиков остановился, обернулся и взмахнул руками:

— Вот и вы, голубчик! Ну разве такое можно!

Внешне Степан Семенович был «типичным купцом»: что называется, хорошего роста (чуть выше среднего), широкий в кости и в скулах, с ухоженной бородой, более темной, чем русые вьющиеся волосы. Таких людей в России очень много. Купцы создали свой типаж веке в четырнадцатом, когда слова «купец» и «отчаянный путешественник» худо-бедно перестали быть синонимами. Впоследствии этот образ почти не изменялся. Даже одежда оставалась консервативной. В пьесах Островского, вроде «Бесприданницы», еще фигурируют подобные личности.

Сейчас Гаврильчиков изволил гневаться. Глаза его метали небольшие, хорошо вскормленные дурным настроением молнии. Никаких пузырей на губах, никакой пены в углах рта — все-таки купец, а не берсерк.

— Как же все это понимать, господин хороший! — воскликнул он и округло взмахнул рукой.

Вадим сказал:

— Я и сам ничего не пойму, господин Гаврильчиков. О чем вы сейчас толковать изволите?

Ему вдруг показалось, что он находится посреди пьесы Островского. Или угодил в «Мертвые души». Словом, куда-то туда, где фигурируют «милостивые государи», «пришли, понюхали и ушли», «Э! сказали мы с Петром Ивановичем»… Или что там они с Петром Ивановичем сказали? «Ага»? «Ах»? Забыл…

— Я изволю толковать, — не без ядовитой иронии отозвался Гаврильчиков, — о некоторой, простите меня, лжи!

— И кто же, позвольте осведомиться, сподобился солгать? — вопросил Вершков. «Сейчас полагается шикарно закурить, — подумал он. — Но вот беда, я не курю. Да и вообще почти никто сейчас не курит, только самые отчаянные моряки смолят из коровьих рогов. Даже Наташка Гвэрлум курить бросила…»

— Да драгоценный ваш Флор Олсуфьич, собственной персоной! — рявкнул Гаврильчиков. — Он и солгал!

Вадим встал.

— Как вы смеете, сударь! — воскликнул он, испытывая странное удовольствие.

Так случается иногда на ролевых играх, когда попадается хороший партнер. Такой, что играет не только при публике, но и один на один, а закончив эпизод, не меняется в лице, не кричит «йес!» и «круто отыграли» и не лупит тебя ладонью по ладони, яко ниггер в каком-нибудь колледже (см. американские молодежные комедии).

— Я смею! — вскрикнул Гаврильчиков так, словно его подкололи шилом сзади. — Я еще не то посмею! Не издевайтесь! Вы превосходно знаете, о чем я говорю!

— Сказать по правде — понятия не имею, — ответил Вадим, удивляясь собственному спокойствию.

И подумал: «В Петербурге жена бы уже, раз десять заглянула в комнату поинтересоваться, что это мы тут глотку дерем. А Настасья даже носу не кажет…»

И тотчас дверь приотворилась, и вошла Настасья. Не вошла — вплыла, тихо улыбаясь сама себе. В руках она несла кувшин с квасом и две большие кружки.

— Отведайте кваску, сударь, — проговорила она, кланяясь Гаврильчикову.

Тотчас оба мужчины смолкли. Вадим любовался на супругу. До чего хороша. Статная, в теле. Когда Вершков покидал Питер, в моде были то, что в народе именовалось «бухенвальдский крепыш»: кожа и кости, черные круги под глазами, плоская грудь, плоские бедра, руки-спичечки… На это надевали полупрозрачные одежды с разрезами в самых неожиданных местах, и оно, облаченное в странные покровы «высокой моды» ломкой походкой брело по подиуму. Считалось — модно.

Даже дрожь пробрала Вадима при одном воспоминании.

Настасья так же тихо удалилась. И опять остался Вершков один на один с неприятным гостем.

— Итак, когда мы с вами оба немного успокоились, — заговорил Вершков, — может быть, вы все-таки сообщите мне цель вашего визита? Одних неоформленных обвинений маловато.

— Хорошо, скажу прямо, — вздохнул Гаврильчиков. Теперь выражение его лица напомнило Вершкову завуча, которая любила прийти в класс и скорбно начать: «Не хочется о неприятном накануне восьмого марта, но придется. Ученик седьмого „б“ Вася Пупкин (имена варьировались) выбил окно в учительской. Конечно, можно было бы привлечь детскую комнату милиции, но мы решили не поднимать шума и просто собрать по десять рублей с каждого ученика на покупку нового стекла…»

Гаврильчиков сел, уперся кулаком в бедро и с силой произнес:

— Баржа, «Скобкариха-то», а с ней и штуки сукна — все пропало!

Повисло молчание. Теперь, казалось, настал черед Гаврильчикова наслаждаться произведенным эффектом.

— Как это — пропала? — не понял Вадим. — До последнего времени она мирно стояла в порту. С нее нарочно не производилось разгрузки, потому что со дня на день ожидается прибытие Флора… Он, кстати, рассчитывал выручить за это сукно гораздо больше, чем занимал у вас денег, поэтому и ссуда была без процентов… — Тут Вадим понял, что затронул скользкую тему ростовщичества. Гаврильчиков давал деньги без процентов именно потому, что очень надеялся завладеть сукном и прибрать всю выручку от выгодной сделки себе.

— Я прекрасно знаю, на что надеялся Флор Олсуфьич, — хмуро отозвался купец Гаврильчиков, — однако баржа пропала. Я нарочно ходил третьего дня в порт и наводил там справки.

— Не может такого быть! — взорвался Вадим. — Там сторожа были хорошие, вполне надежные люди. Точнее, один сторож. Как его звали — забыл…

— Жила Аникеев его звали, — вставил Гаврильчиков. — Это я тоже выяснил. Только и Жилы этого не видать. Скрылся!

И он хлопнул себя ладонями по бедрам.

— Чем же я-то могу вам помочь? — пожал плечами Вадим. — Я ведь тоже с Жилой Аникеевым не знаком. И сукна этого не щупал. Просто я доверяю Флору Олсуфьичу. Если он принял такое решение, значит…

Купец не дал ему договорить. Впрочем, Вадим и сам понимал, что попусту мелет языком, тянет время, чтобы хоть на что-нибудь уговорить кредитора.

— Вы остались здесь за хозяина на определенных условиях, — напомнил Гаврильчиков. — Флора Олсуфьича ведь в Новгороде нет, не так ли? Он ведь еще не изволил возвратиться из неметчины — или куда он там подался?

— Именно, — кивнул Вадим. На душе у него вдруг сделалось нехорошо. Какое там удовольствие от «удачного партнера по ролевой игре»! В воздухе отчетливо запахло крупными неприятностями. Странно, что Вадим не уловил этого зловония сразу. Впрочем, все дело в том, что он разнежничался. Сперва на детей любовался, потом на прекрасную и нежную супругу.

— Ну вот, — продолжал Гаврильчиков. Теперь он выглядел совсем иначе. Можно подумать, Вадим — нерадивый ученик, а купец Гаврильчиков — терпеливый преподаватель. Даже как будто ростом стал выше. — А коли его нет и вы — его поручитель, так не угодно ли…

— Что? — спросил Вершков уже совсем подавленно.

— Возместить мои убытки, как положено по договору, — объявил Степан Семенович. — Все несложно, разве что хлопотно. Дом Флора Олсуфьича будет отписан мне за долги его…

— Погодите! — всполошился Вадим. — Как это — «дом отписан»? Вдруг баржа еще найдется? Не может ведь баржа просто взять и пропасть! Такого не бывает!

«Бывает, очень даже бывает, — протянулось у него в голове, тоскливо и томительно, — сам ведь знаешь… Она даже затонуть могла, хоть и у самого берега… Ищи теперь свищи этого Жилу Аникеева… Как он хоть выглядел?»

— Ну, сударь мой, это уж вам решать и придумывать, что там с вашей баржей, а я хочу мои деньги получить точно в срок и так, как это было обещано, — заключил разговор купец Гаврильчиков и встал. — Так что отправляюсь я к приказному дьяку, а вы, сударь, будьте готовы к предстоящему.