Смерть швейцара - Ирина Дроздова

— Это не бугор, а человек. И человек очень хороший. Все эти вещи, мама, мне подарил князь Аристарх Викентьевич Собилло, мой любовник.

Ольга долго еще потом вспоминала, как из рук матери выскользнула тяжелая фаянсовая салатница, ударилась об пол и разлетелась вдребезги. И тогда они с Анной Сергеевной чуть ли не синхронно опустились на четвереньки и принялись вместе ползать по полу, собирая большие острые осколки и, словно заклинание, без конца повторяли:

— Это все к счастью, к счастью, к счастью....

Несколько высотных домов новейшей конструкции находились неподалеку от Тверской и образовывали особый, замкнутый мир, центром которого являлся ухоженный дворик с аккуратно подстриженными липами, газоном и деревянными скамеечками. Все это, однако, сейчас было усыпано снегом, поэтому, когда Ольга вышла из такси, ее взору предстали лишь темные очертания деревьев и тщательно очищенные ото льда и снега дорожки.

В подъезде ее встретил охранник и, отыскав ее фамилию в лежавшем под стеклом списке посетителей, пропустил к лифтам. Оказавшись в замкнутом пространстве, Ольга облизала пересохшие от волнения губы и достала из полиэтиленового пакета именинный подарок, предназначавшийся Аристарху. Это было старинное и очень красивое издание «Истории крестовых походов» неизвестного ей французского автора, иллюстрированное гравюрами Доре, переложенными папиросной бумагой. Эту книгу Ольга чуть ли не на коленях вымолила у подруги, чей отец был известным библиофилом и все свое свободное время отдавал поискам и приобретению редких изданий. За эту книгу Ольга отдала золотые серьги кольцами и знаменитое обольстительное платье-обманку с голой спиной.

Ольга критически оглядела свои подарки — книгу и букет роскошных алых гвоздик на длинных стеблях — и скептически покривила рот. Не густо. Оставалось только надеяться на бесконечную доброту и понимание Аристарха. Кроме него, однако, будет и другой оценщик даров, причем куда более взыскательный — его мать. Вряд ли Анастасия Собилло могла представить себе, на какие ухищрения вынуждена была пойти Ольга, чтобы добыть книгу, и потому девушка опасалась презрительных взглядов и обвинения в скупости.

«Легко быть добрым, когда ты богат, — сказала она себе, выходя из лифта и направляясь к отделанной полированным деревом двери. — Куда сложнее быть щедрым в бедности».

Взбодрив себя этой магической, едва ли не библейской формулой, Ольга надавила на кнопку звонка и стала ждать, когда ей откроют.

Открыла экономка Аристарха. Она была обряжена в белый, стоявший колом накрахмаленный фартук и несла на своем лице отпечаток важности возложенной на нее миссии.

— Все в столовой. Как прикажете доложить?

— Никак не надо докладывать, — ответила Ольга, снимая пальто и вешая его без посторонней помощи на плечики. — Я сама войду и представлюсь. К чему разводить китайские церемонии? Раз меня пропустила охрана, то уж наверное меня ждут, как вы думаете?

Сменить сапоги на туфли было делом одной минуты, после чего оставалось только пройти по натертому воском паркету к распахнутым стеклянным дверям огромной комнаты, откуда доносились звон посуды и приглушенные голоса немногочисленных гостей. Ольга, впечатывая в паркет острые золотые каблуки подаренных Аристархом туфель, вошла в столовую и, оглядев собравшееся здесь небольшое общество, громким и ясным голосом сказала:

— Здравствуйте! Меня зовут Ольга Туманцева. — Потом, заметив, как радостно блеснули сапфировые глаза сидевшего во главе стола чуточку бледного, но, в общем, уже почти здорового именинника, она совсем по-другому, тихо и прочувствованно добавила: — С праздником тебя, Листик!

Как ни странно, вечер для Ольги прошел без сучка и задоринки. Княгиня была очень мила, всячески за ней ухаживала и даже собственной рукой положила ей на тарелку кусочек утки по-пекински. Несколько раз, правда, Ольга ловила на себе ее взгляд, светившийся весельем, и жарко вспыхивала до корней волос, понимая, какие именно воспоминания забавляют Анастасию Анатольевну. Гостья, однако, нашла в себе силы, чтобы пережить и это, а однажды, когда взгляд хозяйки слишком уж настойчиво ее буровил, смело посмотрела ей в глаза и улыбнулась. Аристарху очень понравился ее подарок — книга о крестовых походах, — и он вполне искренне ею восхищался. Почтенного вида седой господин по имени Владимир Александрович — профессор искусствоведения, пролистав томик, во всеуслышание заявил, что это — библиографическая редкость — и он лично почел бы за счастье иметь подобное издание в своей домашней библиотеке. Словом, прием катился, как экспресс, получивший по всему пути следования «зеленую улицу».

Ближе к одиннадцати вечера, когда все тосты были произнесены, а именинник уже несколько подустал, всеобщим вниманием завладел Меняйленко. Поднявшись с места и оглядев собравшихся, он сказал:

— Господа, я уже давно хотел вам рассказать историю об «Этюде 312», как говорится, без купюр и умолчаний, но до сих пор не имел по ряду причин такой возможности. Но вот, наконец, все окончательно утряслось, и я — не далее как сегодня утром — получил исчерпывающие ответы на все вопросы, которые меня мучили. — Хитро поглядев на Ольгу и Аристарха, он добавил: — Да что это я все о себе, да о себе? Здесь находятся люди, чья проницательность и настойчивость помогли мне разгадать эту весьма давнишнюю загадку. Ради этого они, подчас, даже рисковали жизнью, что говорит не только об их уме, но и о смелости, а два этих качества являются необходимой принадлежностью характера всякого благородного человека.

Все, кто находился в столовой, как догадалась Ольга, были в курсе событий, случившихся в Первозванске, и с нетерпением поглядывали на администратора в ожидании, когда он, после необходимого вступления, перейдет непосредственно к делу. Меняйленко отлично это понимал, а потому, обратившись к экономке, с видом фокусника скомандовал:

— Айн, цвай, драй! Внесите первую картину.

Экономка на минуту вышла и явилась с репродукцией картины Васнецова «Три богатыря».

Продолжая разыгрывать из себя фокусника, Меняйленко при всеобщем молчании установил картину на стул, предварительно повернув ее к гостям тыльной стороной.

Достав из кармана небольшие никелированные пассатижи, Александр Тимофеевич, аккуратно вытащил из рамы гвоздики и положил их в хрустальную пепельницу, стоявшую рядом. Сняв покрытую слоем бронзовой краски раму, Меняйленко освободил картину от картонки, закрывавшей ее сзади, а потом стряхнул на пол жалкую бумажную репродукцию. Повернув после этого картину к гостям, если так можно выразиться, лицом, администратор с торжеством в голосе произнес:

— Перед вами, господа, «Этюд 312». Он был похищен из здания Благородного собрания Первозванска непосредственно перед открытием вернисажа.

Ольга обомлела. Полотно, которое стояло перед ней на стуле, было покрыто разноцветными треугольниками, квадратиками, тонкими прямыми линиями и лишь в ничтожных деталях отличалось от картины, подаренной ей Матвеичем. Как видно, Меняйленко догадался, о чем думала она в это мгновение, потому что повернулся к ней и сказал:

— Нам также удалось установить имя автора этого полотна — и этим, прежде всего, мы обязаны Ольге Петровне Туманцевой. Итак, автор картины — княжна Наталья Усольцева.

Ольга хотела было вскочить со стула и сказать, что этим все они обязаны старику Матвеичу, но администратор остановил ее порыв, протянув в ее сторону руку.

— Потом, Оленька, все вопросы и реплики потом. — Снова обратившись к гостям, Александр Тимофеевич продолжил свой монолог: — Итак, швейцар Благородного собрания Первозванска девяностолетний Николай Павлович Ауэрштадт по неизвестной причине похищает полотно, которое доставили в здание перед открытием вернисажа. Казалось бы, зачем ему это нужно? Простому-то мужику из деревни Листвянка? — обратился с риторическим вопросом Меняйленко, а затем, как положено оратору, выдержал паузу и сам же на него ответил: — Мне трудно было поначалу разобраться в мотивации этого поступка, но тут на помощь пришел наш дорогой именинник. Он впервые заронил в меня подозрение, что почтенный Николай Павлович вовсе не мужик, а представитель очень древнего и известного рода. Я навел справки, где только мог, и выяснил, что Николай Павлович Ауэрштадт принадлежал к баронскому роду немецкого происхождения, в течение двух столетий состоявшему на русской службе. Более того, выяснилось, что семейство Ауэрштадтов было знакомо с князьями Усольцевыми и частенько приезжало с визитами в их имение, а иногда даже и подолгу там гостило. Стало быть, трепетное отношение Ауэрштадта к «Этюду 312» было обусловлено более существенными причинами, чем старческое слабоумие, как легко можно было предположить. Эта версия обретает большую весомость, когда выясняется, что швейцар лично знал княжну Наталью Усольцеву — большую любительницу живописи.