Смерть швейцара - Ирина Дроздова

— У-у-у, проклятая дура, — только и сказал он, после чего снова отвернулся к окну и не произнес больше ни слова.

— Не расстраивайтесь, Оленька, он не прав, — Меняйленко ободряюще коснулся ее плеча. — Я лично придерживаюсь иного мнения о ваших мыслительных способностях, а мое мнение, надеюсь, для вас что-нибудь да значит. Зато господин Заславский в этом деле сам проявил себя не с лучшей стороны, хотя, в каком-то смысле, его понять можно — запаниковал. А вот этого, — наставительно добавил администратор, — мужчина себе позволять не должен. Никогда.

В кармане у Александра Тимофеевича запищал телефон. Выяснилось, что машина за Заславским уже пришла. Через несколько минут в коридоре небольшой квартиры уже толпились одетые в темные пальто люди. Они почти не отличались от Михайлова и Панаеотова. Один из них — высокого роста, но с не запоминающимся, каким-то стертым лицом — ткнул Заславского в спину дулом пистолета и коротко скомандовал: «На выход». Задержавшись у двери, он повернулся к Александру Тимофеевичу и спросил, указав пальцем на небрежно брошенные на пол картины:

— А с этим хозяйством как поступим? Сейчас увезем — или вы нам сами потом доставите? все-таки улики. Хотя, насколько я знаю, ничего ценного здесь нет.

— Сам привезу, майор, сам — так и передайте Шаповалову, — сказал Меняйленко. — Прежде надо экспертизу провести. Ведь от вас этого не дождешься.

— Ну-ну, — хмыкнул высокий, — вольному воля.

Повернувшись к своим людям, он взмахом руки дал им знать, чтобы те выводили задержанного, после чего сам исчез в дверном проеме. Когда за контрразведчиками захлопнулась дверь, Ольга вопросительно посмотрела на Меняйленко.

— Ну а мы что станем делать? Может быть, вы просветите меня насчет происходящего? Хотя я собственными глазами видела здесь Заславского, я до сих пор не в силах разобраться во всех тонкостях дела. И вообще, почему со стены сорвали «Богатырей»? Это Заславский сделал? Или ваши ребята? Уж Заславскому-то такая дрянь точно не нужна!

— Как знать, как знать, — загадочно цедил сквозь зубы Меняйленко, помогая Ольге надевать пальто. — Мы вот что сделаем. Сейчас я вас отвезу домой, а через пару деньков встретимся и тогда обязательно обо всем поговорим. Кстати, у меня есть к вам письмецо, — добавил он, протягивая узкий надушенный конверт. — У вас, кажется, с князем Аристархом вышла какая-то размолвка?

Ольга вспыхнула, как маков цвет, и отвела глаза.

— Да, то есть, нет. Вернее, размолвка вышла не с ним, а с...

Меняйленко, не дав ей досказать, повел ее к выходу, чему она была очень даже рада. Говорить с кем бы то ни было о том, что случилось в госпитале, ей было невероятно тяжело — пусть даже ситуация, в которую она там попала, имела не трагический, а скорее анекдотический или, пожалуй, водевильный характер. Как ни странно, интуиция подсказывала Ольге, что Меняйленко — в общих чертах — обо всем уже знает. Потому-то он и не стал слушать продолжения ее истории.

Ольга переутомилась до такой степени, что ей было впору снова ехать отдыхать. Ей надоело пугаться и разгадывать бесконечные ребусы. Они, судя по всему, ей были пока не по зубам. Поэтому она позволила администратору вывести себя из квартиры и усадить в машину. Следом за ними появились Панаеотов с Михайловым, тащившие картину в стиле супрематизма и репродукцию «Трех богатырей». Пока парни Меняйленко со всем старанием укладывали картины в багажник «Мерседеса», а Александр Тимофеевич о чем-то переговаривался с Петриком, Ольга успела распечатать конверт и при свете небольшой салонной лампы пробежать глазами несколько строк. Они были написаны бисерным женским почерком на вложенной туда изящной пригласительной открытке.

«Уважаемая госпожа Туманцева. Княгиня Анастасия Собилло приглашает вас принять участие в небольшом семейном торжестве по случаю именин князя Аристарха. Веселья в современном понимании этого слова обещать не могу, но будет довольно мило».

Далее следовала дата приема и подробный адрес, по которому следовало прибыть.

И потом, в самом конце, следовала приписка:

«Надеюсь, наш маленький инцидент можно считать исчерпанным? — Княгиня А. Собилло».

Ольга задумчиво вложила открытку в конверт. Меняйленко будто только и дожидался этого, поскольку сразу же прервал разговор с шофером, повернулся к ней и спросил:

— Ну как, приедете? Обещаю, что скучать не придется.

Ольга повеселела.

— А вы что, тоже будете на приеме у Собилло?

— Конечно, и обещаю раскрыть все тайны там, — сказал администратор. — Только у меня к вам просьба. Отдайте мне на время вашу картину. Даю слово, что в день приема привезу ее прямо к Аристарху. Договорились?

— Разве женщина в состоянии противостоять вашим желаниям, Александр Тимофеевич? Теперь я согласна на все...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

— Оль, там к тебе пришли, — крикнула из прихожей мама.

Ольга в эту минуту внимательно разглядывала себя в зеркале, задаваясь извечным женским вопросом — что надеть? Аристарх, конечно, подарил ей и пальто, и деловой английский костюм, и шелковую блузку в тон, но сейчас требовалась вещь совершенно иного свойства. Приличного вечернего платья у нее не было — и от этой проблемы отмахнуться не удавалось. Не станешь же, в самом деле, надевать на прием к княгине Собилло черное платье с вырезом сзади чуть не до ягодиц.

Услышав призывный клич Анны Сергеевны, Ольга вышла в коридор и некоторое время с недоуменным видом рассматривала совершенно незнакомого мужчину, стоявшего в дверях. Тот, однако, никакого неудобства не испытывал — напротив, смотрел серьезно и с оттенком деловитости. Достав какую-то бумагу, он осведомился:

— Ольга Петровна Туманцева здесь живет?

— Здесь, — продолжая удивляться, ответила Ольга. — Она перед вами.

— В таком случае, распишитесь — здесь и здесь, — мужчина ткнул пальцем в двух местах в некий бланк и протянул Ольге ручку, которую он до этого держал наготове.

— Это с какой же стати? Не стану я расписываться, — сказала Ольга, чуть улыбнувшись. — Папа учил меня никогда ничего не подписывать.

— Да бросьте вы мне голову морочить, девушка, — строго произнес мужчина. — Вы обязаны расписаться в получении товара. Как же я могу вам вручить коробку без расписки?

Мужчина сделал шаг в сторону, взял стоявший в углу длинный белый футляр из картона и протянул его Ольге. Девушка, удивившись еще больше, расписалась там, где требовалось, и задержалась с футляром в руках у двери, хотя мужчина сразу после этого сел в лифт и уехал.

— Оль! — снова позвала ее мама, на этот раз уже из кухни. — Кто приходил-то?

— Да так, знакомый один, — буркнула она, чтобы сказать хоть что-нибудь, и направилась к себе в комнату. — Передал мне одну вещь!

Ее разбирало любопытство, поэтому к себе она не вошла, а скорее, впрыгнула и, швырнув коробку на кровать, сразу же принялась ее потрошить. Шелковая бечевка, стягивавшая футляр, никак не хотела развязываться, и Ольга, изнывая от нетерпения, перерезала ее маникюрными ножницами. Потом на пол полетела белоснежная картонная крышка, с шорохом взлетела под потолок тонкая рисовая бумага, и взору Ольги предстало длинное вечернее платье из темно-синего бархата. Ольге едва удалось подавить крик восхищения — наряд показался ей великолепным. Когда первые восторги немного утихли, Ольга, вынув платье, обнаружила в той же коробке туфли из тончайшего темно-синего сафьяна с высокими золотыми каблуками и миниатюрный футляр, обтянутый темно-красной кожей. Когда она с замирающим сердцем открыла его, то обнаружила в ямке из вишневого бархата тонкую плоскую золотую цепочку с подвеской в виде крупного, сверкавшего, как звезда, синего сапфира, окруженного со всех сторон крохотными бриллиантиками чистой воды. Рядом находились такие же серьги — золотые, с сапфирами и бриллиантами. Что и говорить, подарок был царский.

К крышке футляра с внутренней стороны была прикреплена карточка, на которой рукой Аристарха была сделана короткая надпись:

«Мой праздник будет тем краше, чем краше будешь ты. А.С.»

Ольга схватила карточку и прижала ее к губам. В эту минуту человека счастливее ее не было на свете. Но это мгновение счастья зафиксировала также и мама. Открыв дверь в комнату дочери, она имела возможность лицезреть и подарок, и страстный поцелуй, запечатленный Ольгой на изящном, с золотым обрезом, бумажном четырехугольнике.

— И откуда же свалилось на тебя все это богатство? — строго спросила Анна Сергеевна, поджимая губы и устремляя на дочь проницательный взгляд. — Нес того ли самого бугра, откуда на тебя прежде упало дорогое пальто, английский костюм и итальянские сапоги?

Врать матери Ольге не хотелось. Поэтому она решила сказать правду. Встретившись с Анной Сергеевной глазами, она точно так же, по-матерински, поджала губы и отчетливо, так, чтобы было слышно каждое слово, произнесла: