Плещеев - Николай Григорьевич Кузин

После публикации стихотворения в восьмой книжке «Современника» за 1860 год, надо полагать, в герое стихотворения видели скорее обобщенный образ поборника человеческих прав, а вот Николай Александрович сразу, как говорится, «взял быка за рога»… Нет, все-таки отчаянно смелый этот молодой сотрудник «Современника». Сколько ему лет? Кажется, около двадцати четырех? Как раз столько же было и тебе, Алексей Плещеев, когда ты с товарищами стоял на Семеновском плацу… А ведь Добролюбову, возможно, тоже не миновать беды. Он-то, конечно, не дрогнет — это поистине гладиаторская натура, какой, пожалуй, среди членов кружка Михаила Васильевича и не было, за исключением разве самого Петрашевского и Спешнева… Молодежь зачитывается добролюбовскими статьями, но многие ли понимают его призывы к борьбе с «внутренними турками»? И готовы ли выдержать такую борьбу?.. Алексей Николаевич что-то нынче разволновался… Впрочем, таксе с ним случается довольно часто, когда он отвечает на письма, так или иначе затрагивающие вопросы и ныне остающиеся мучительно-неразрешимыми: доколе мир будет разделяться на сытых и голодных, есть ли реальная надежда перестроить в близком будущем этот мир у нас, в России? И надо действовать, действовать, а не говорить, а то уж очень много произносится красивых фраз, а «чуть до дела, ни сил, ни воли нету в нас». Вот у Добролюбова с Чернышевским, кажется, слово с делом не расходится, вернее сказать, не будет расходиться, если верить М. Л. Михайлову, навестившему недавно Алексея Николаевича. Приезжал Михаил Ларионович обсудить задуманный Алексеем Николаевичем проект издания «Иностранное обозрение», да, к сожалению, не состоялось это издание, как не увидела света и другая плещеевская задумка — издание журнала «Русская правда», за существование которого радел и Михаил Евграфович Салтыков, обещая быть соредактором, — увы, правительство не разрешило оба издания.

Михаил Ларионович, между прочим, лестно отозвался о новых стихах Алексея Николаевича, включенных в подготавливаемый к печати сборник, и обещал высказаться о них, как только сборник увидит свет. Сам Михаил Ларионович тоже, судя по всему, решительно настроился на «дело», может быть, даже решительнее всех, с кем Алексей Николаевич познакомился за последние годы.

Но ведь есть (и числа им несть) другие поборники правды и свободы вроде того же Каткова, которые глушат все на корню. А сколько развелось витий? «И фразы нам всего дороже! Нас убаюкали оне… когда ж сознаем мы, о боже, что нет спасенья в болтовне?» И разве болтовня не развращает определенную часть молодежи? Очень даже развращает… Нет, надобно обратиться к молодежи напрямую, сказать ей такое зажигательное слово, чтобы она поверила в свои силы, в свое главное предназначение для будущего Отчизны…

Но почему и между зрелыми бойцами разногласия, и порой совсем непримиримые?»

Алексею Николаевичу вспомнилась беседа на квартире Ивана Сергеевича Аксакова в один из трудных для Аксакова дней, вскоре после смерти старшего из братьев Аксаковых — Константина. Убитый горем хозяин квартиры хандрил, неприязненно говорил о «свистунах», имея в виду добролюбовское приложение к «Современнику» — сатирический «Свисток» и его сотрудников Михайлова, Курочкина, Минаева, упрекая последних в развращающем влиянии на молодежь. Плещеев и Степан Тимофеевич Славутинскпй — прозаик, с которым Алексей Николаевич сблизился в начале 60-х годов, — дружески относящиеся к Добролюбову и высоко расценивающие деятельность критика и на сатирическом поприще, пытались возражать Ивану Сергеевичу, по тот оставался неумолимым.

У Алексея Николаевича категорическая неприязнь Аксакова к Добролюбову оставила неприятный осадок в душе, тем более что он обоих любил и глубоко уважал, по-прежнему считая, что расхождения их носят чисто «тактический» характер, а цель у них общая: защита прав народа. Особенно ценил верность, преданность убеждениям, ту самую преданность, которую воспел в стихотворении, посвященном памяти старшего брата Константина Сергеевича:

Еще один — испытанный боец, Чей лозунг был: отчизна и свобода, Еще один защитник прав народа Себе нашел безвременный конец! Он был из тех, кто твердою стопой Привык идти во имя убежденья, И сердца жар и чистые стремленья Он уберег средь пошлости людской. Он не склонял пред силою чела И правде лишь служил неколебимо… И верил он, что скоро край родимый С себя стряхнет оковы лжи и зла… В наш грустный век, на подвиги скупой, Хвала тому, кто избрал путь суровый… Хвала тому, кто знамя жизни новой Умел нести бестрепетной рукой.

Да, Константин Аксаков, как и его брат Иван, — настоящие защитники прав народа — в этом Алексей Николаевич теперь, близко сойдясь с Иваном Сергеевичем Аксаковым, нисколько не сомневался. Но ведь и Добролюбов, призывающий к борьбе с «внутренними турками», ничуть не меньше жаждет, чтобы Отчизна как можно скорее стряхнула с себя «оковы лжи и зла»… Отчего же такая неприязнь к Добролюбову у Ивана Сергеевича?.. И Николай Александрович тоже как будто не очень жалует Аксакова… Какая причина этому?.. Продолжающаяся вражда между западниками и славянофилами?.. Но Добролюбов открыто презирает таких «западников», как Кавелин и Катков, высмеивает их либеральные разглагольствования, значит, критик вовсе не считает себя единомышленником проповедников и поклонников «европейской ориентации» России… Сам Алексей Николаевич начинает уже видеть теперь существенную разницу между общинными идеалами славянофилов и программой революционных демократов, но почему… такая нетерпимость между ними?..»

Добрые отношения с И. Аксаковым еще больше укрепляются, он редактирует газету «День», где Алексей Николаевич становится постоянным автором, публикует стихи, среди которых получившие широкую известность «Дети», «Природа — мать! к тебе иду…», «Лжеучителям», «Две дороги».

Стихотворение «Две дороги» Алексей Николаевич посвятил И. С. Аксакову.

Две легли дороги, братья, перед нами, А какая лучше, рассудите сами. Первая дорога — широка, привольна; Всякого народу ходит тут довольно; Глаже, веселее не сыскать дороги: