Роковой мужчина - Элизабет Торнтон

— Осталось уже немного, — говорил он, — держись. Скоро мы отдохнем, а затем решим, что делать дальше.

Что делать? Вот на этот вопрос Розамунда не знала ответа. В таком состоянии Ричарду далеко не уйти. Впрочем, он не из тех, кто легко сдается. Он уже бежал из Ньюгейта… и на этот раз сумеет уйти от погони.

На хижину они наткнулись как раз в ту минуту, когда Розамунда решила, что не сумеет больше сделать ни шагу. Хижина была сложена из камня и крыта соломой, а пол в ней вымощен булыжником — точь-в-точь лондонские мостовые. Правда, здесь было так тесно, что двоим едва разминуться.

— Кому принадлежит эта хижина? — спросила Розамунда.

— Всем — и никому. Пастухи ночуют здесь, когда в холмах их застигнет внезапный ливень или туман.

В хижине была узкая кровать с соломенным тюфяком, у закопченного очага стоял грубо сколоченный табурет. С другой стороны очага обнаружились корзина с растопкой и груда поленьев.

Розамунда заперла дверь и помогла Ричарду добраться до кровати.

— Огонь разводить нельзя, — сказал он, — запах дыма может нас выдать. — Он смолк, покачал головой, и с губ его сорвался сухой смешок. — Впрочем, нас так или иначе скоро обнаружат. Туман редеет. Разведи огонь, если хочется.

Розамунда едва не падала от изнеможения, но мысль о том, что туман скоро рассеется, придала ей сил, и она метнулась к окну.

— А по-моему, он все такой же густой, — разочарованно пробормотала она.

Обернувшись к Ричарду, она увидела, что он вытянулся на кровати.

— Поди сюда, — сказал он, протянув к ней руки.

Розамунда подошла к кровати, опустилась на колени и взяла его за руки.

— У тебя жар? — спросила она, испытующе глядя в лицо Ричарда.

— Нет.

— Рана беспокоит?

— Нет. Послушай, Розамунда, я просто чертовски устал. Я не спал всю ночь, ломая голову над тем, как быть с тобой.

— И решил, — с упреком отозвалась Розамунда, — отослать меня домой, даже не попрощавшись.

Ричард опустил взгляд на ее руки, затем поднес их к губам и поцеловал вначале одну, потом другую ладонь.

— Я думал, что так будет лучше.

Сердце Розамунды сжалось от страха. Он, должно быть, совсем потерял надежду на благополучный исход, если решился заговорить так откровенно. Она хотела что-то сказать, но не смогла произнести ни слова. Ричард улыбнулся, и страх в ее душе превратился в непреодолимый ужас.

— Держись, — сказал он, — хотя бы ради меня. Как только мы услышим, что погоня приближается, ты выйдешь из хижины и скажешь им, кто ты такая. Они войдут сюда, чтобы схватить меня, но что бы ты ни услышала, оставайся снаружи. Не ходи сюда. Вернись к своим родным и забудь обо мне.

— А если я этого не сделаю? — дрожащим голосом спросила Розамунда. — Если я останусь здесь, с тобой? Ричард, при мне они не посмеют тебя тронуть.

— Тогда меня увезут в Ньюгейт и там повесят. — Ричард говорил медленно и внятно, словно втолковывал очевидное непослушному ребенку. — Ты этого хочешь? Розамунда, я хочу погибнуть как солдат. Позволь мне хотя бы умереть с достоинством.

Розамунде хотелось закричать, но с губ ее сорвался только слабый стон. Глаза ее наполнились слезами.

— Я не могу… не могу…

— Розамунда! Розамунда…

Ричард привлек ее к себе и заключил в объятия. Первый его поцелуй был нежен и осторожен, но когда Розамунда отозвалась на него всем своим существом, Ричард разом отбросил всякую осторожность. Розамунда обвила руками его шею. Он на миг отстранился, но лишь затем только, чтобы распахнуть ее куртку. И снова с силой сжал девушку в объятиях.

Не отрываясь от его губ, она глухо проговорила:

— Я еще ни разу в жизни ни с кем не целовалась.

Ричард чуть отстранился и заглянул в ее глаза.

— Просто не верится, — сказал он.

Розамунда слабо улыбнулась ему.

— Такова участь дочери герцога. Мужчины просто боятся приблизиться ко мне. Или же… дело во мне самой. Может быть, они находят меня непривлекательной. Ты же сам, помнится, сказал нечто подобное — в том домике, в Челси…

Ричард запустил пальцы в ее густые волосы, наклонился к ее разгоряченному лицу.

— Я солгал, — хрипло проговорил он. — Ты, вне всякого сомнения, самая прекрасная и желанная женщина изо всех, кого я встречал в своей жизни.

От этих слов Розамунду бросило в жар, и однако же сердце ее сжалось от недоброго предчувствия. Ричард не сказал бы такое, если бы был уверен, что уйдет отсюда живым. Стало быть, эти краткие минуты — все, что дала им судьба.

А потому она не испортит этот драгоценный дар упреками и слезами.

Подавив свои страхи, она с улыбкой проговорила:

— Если б только я не была дочерью герцога…

— Да, — сумрачно отозвался Ричард, — если б только ты не была дочерью герцога.

Розамунда моргнула, безуспешно борясь с непрошеными слезами.

— Если б только… — снова начала она, и тут ее голос дрогнул, сорвался.

— Тс-с, помолчи, — Ричард снова поцеловал ее. — Не мучай себя.

Розамунда жалела, что в тесной комнатушке так мало света… потому что она жадно вглядывалась в лицо Ричарда, стараясь запечатлеть в памяти каждую его черточку — чтобы помнить его до конца своих дней. Впрочем, разве только в лице дело? Так или иначе, она никогда не забудет Ричарда Мэйтленда.

— А ты, — проговорила она, — самый благородный мужчина изо всех, кого я знала.

Ричард улыбнулся этим словам.

— Расскажи мне о себе, Розамунда. Я так мало про тебя знаю.

Ему и в самом деле хотелось узнать о ней побольше, но в то же время он стремился хоть как-то отвлечь Розамунду от горестных мыслей о скором и неизбежном расставании.

— И с чего мне начать? — спросила она.

— С самого начала, конечно. Какой ты была в детстве? Веселой? Печальной? Я хочу знать о тебе все.

— В детстве я была счастлива, — негромко ответила Розамунда, — да только все стало иначе, когда умерла моя мать.

И она начала рассказывать — вначале медленно, с запинкой, затем все увлеченней. Воспоминания детства понемногу захватили ее целиком, и Ричард, слушая Розамунду, думал о том, что, хотя ее светлость и умерла, когда дочери едва сравнялось пять, Розамунда до сих пор пребывала под сильным влиянием этой незаурядной личности. Воображение Ричарда рисовало ему образ женщины, которая обожала своих детей и страстно любила жизнь, которой тесны были строгие рамки светского этикета. А герцог Ромси, нежно любивший свою жену, был более чем снисходительным супругом.

— Когда мама умерла, — задумчиво говорила Розамунда, — с нею, казалось, умер для отца весь мир. Нет, не думай, — торопливо добавила она, — он вовсе не замкнулся в своем горе, не забыл о моем существовании. Напротив — именно мамина смерть побудила его окружить меня такой заботой. Он винил себя в том, что слишком потакал ее прихотям.