Я не прощаюсь - Хан Ган

надпись – «Отправлен в Чинджу». Почему-то во всех примечаниях с печатью о перевозе в Чинджу текст попытались скрыть. С первого взгляда прочитать было трудно, но если сложить более сорока разбросанных между печатей линий, то получается надпись – «Зачислен в армию».

– Где ты это нашла? – спросила я, подняв голову.

– Это не я нашла, – сразу же ответила Инсон.

– Тогда кто? – хотела я спросить, но не стала. Такого рода документы достать непросто. В голове мелькает воспоминание – как из-под одеяла вылезают две сморщенные и лёгкие руки, и хватают мои. «Хорошо вам провести время». В её устремившихся на меня глазах смешались подозрение, осторожность и пустая доброта.

* * *

– В том году в Северном Кёнсане погибло около десяти тысяч участников движения Подо, – сказала Инсон. – Да ты ведь и сама знаешь, что тогда по всей стране умерло, по меньшей мере, тысяч десять.

Я закивала головой, проговаривая сквозь зубы:

– А может того и больше…

Я знала об этом движении: после установления власти в 1948 году её членов расценивали левыми и планировали их «перевоспитать». Если хоть один человек из семьи приходил даже просто послушать лекцию о политике, это уже рассматривали как вступление в их ряды. Многих людей записывали деревенские старосты, чтобы достичь квоты, выданной правительством, а также многие другие отзывались добровольно, потому что им обещали за это выдать рис и удобрения. Вступали целыми семьями – включая и женщин, детей и стариков. Летом 1950 года, когда разразилась война, людей арестовывали по этим спискам и расстреливали. Предполагается, что по всей стране тайно захоронили от двадцати до тридцати тысяч человек.

* * *

– Арестованных тем летом в Тэгу членов движения Подо разместили в тюрьме Тэгу, – сказала Инсон, подбирая стопку фотографий, завёрнутых в хрустевшую бумагу для чистописания. – Каждый день в грузовиках привозили по несколько сотен людей, места в тюрьме быстро закончились, поэтому заключённых начали расстреливать. Тогда было убито около полутора тысяч человек левого толка, из которых где-то сто сорок были с Чеджудо.

Инсон, развязав нитку, раскрыла бумагу, извлекая фотографии. Чёрно-белые, плохого качества, пейзаж – разбросанные по полу черепа.

– Это в шахте в Кёнсане. Её закрыли в 1942 году, то есть к тому времени она была пуста.

Фокус камеры падал за лежащие черепа – хотя носы и глазницы их виднелись даже вне фокуса – на трёх присевших на корточки мужчин среднего возраста с карманными фонариками в руках и выправленными на штаны яркими рубахами с короткими рукавами. Фотография сильно склонялась кверху от пола. Видимо, в помещении потолок был довольно низкий.

– Здесь расстреляли около трёх с половиной тысяч человек. Заключённых и членов движения Подо из тюрьмы Тэгу, а также членов из Северного Кёнсана, которых держали на складе недалеко от полицейского участка.

Инсон протягивает руку к копиям именных списков, что я держала в руках.

– Военные грузовики въезжали в шахту несколько дней подряд. Были очевидцы, которые докладывали о звуках выстрелов, доносящихся с рассвета до ночи. Когда ствол шахты переполнился телами, они перешли в ущелье неподалёку – расстреливали и хоронили людей там.

Инсон приложила палец к вертикальной линии, начерченной рядом с именем Кан Чонхун, и сказала:

– Здесь датой указано девятое июля, значит, дядю убили не в ущелье, а ещё в шахте. Вероятнее всего, людей с печатью от двадцать восьмого числа убили в ущелье, а узнать, где лежат останки расстрелянных двадцать седьмого числа людей – невозможно.

* * *

Бросаю взгляд на карандашную линию, куда лёг палец Инсон. Линия так сильно продавлена в бумаге, словно её рисовали не карандашом, а ручкой. Приложив палец, можно на ощупь найти места с вдавленными в бумагу подчёркиваниями. «Интересно, а тот, кто писал, тоже это понимал?» – думаю я. Понимал ли он связь между датой отправки и местом расстрела, которую только что разъяснила Инсон?

* * *

– Это было летом 1960 года – ответственные за это люди были отправлены в отставку во время апрельской революции – тогда впервые собрались семьи погибших.

Аккуратно передав мне газетные вырезки с крошащимися уголками, Инсон достаёт наполовину сложенную вырезку. Она раскрыла её двумя руками – внутри раздел «Общество» с вырезанной нижней частью, где обычно бывала реклама. Газетка напоминает ту статью, где писали о поминальной службе. Но, судя по дате, опубликовали её где-то на месяц позже.

– Это статья о семьях погибших, которые впервые спустя десять лет пришли к шахтному стволу. Эти фотографии тоже были сделаны тогда, но их не стали публиковать, а потом просто раздали семьям.

В статье действительно не было фотографий шахтного ствола. Вместо них рядом с главной статьёй поместили панораму входа в шахту, а слева от неё – интервью с главой Общества семей погибших.

Когда мы сюда пришли, ствол уже залило водой, все кости сгнили, останки разбросало повсюду. Можно сказать, что не осталось ни одного цельного скелета. Никакого оборудования и никаких специалистов по таким работам у нас не было, мы едва смогли опуститься туда и сделать одно фото. По подсчётам самого Общества, там погибло более трёх тысяч человек, а в первом штреке, который я видел сам, было около шестисот скелетов. Квершлаг был забит, но если пробраться в него и просмотреть нижний штрек, можно примерно вообразить, что там происходило.

Я почувствовала, что из-под предложений, которые изначально были явно сказаны диалектом из Северного Кёнсана, словно что-то сочилось. Свет свечи падал на что-то липкое, по консистенции похожее на кашу из фасоли – несло запахом крови.

– Откуда ты достала эти статьи? – спросила я, подняв голову. – Как опубликованные в Северном Кёнсане статьи попали сюда?

– Купили, – уверенно ответила Инсон, когда я вдруг поняла – этим занималась не та бабушка, что доставала из-под одеяла сморщенные руки, а женщина с чёрно-белой фотографии, смотревшая в линзу камеры – от маленького тела которой вовсю сочилась жизненная сила.

– По-моему, она тогда пришла на поминки у станции Тэгу, где и получила какие-то распечатки.

Статья о поминках у станции всё ещё не убрана. Я подношу к ней свечку и рассматриваю фотографию. Из всей людей около двух третей – женщины. Сотни женщин – некоторые из них в длинных белых траурных одеяниях с перевязанным поясом, остальные – в белых платьях до колен – смотрят в сторону плаката.

* * *

«Так вот как они тогда одевались», – подумала я, смотря на нечеткие черты лиц женщин. Видимо, тогда уже носили платья с круглыми воротниками и короткими рукавами. Как только я собралась встать и достать из коробки рамку, чтобы проверить, из пустоты ко мне протянулась рука Инсон. На папке