Я не прощаюсь - Хан Ган

Перед тем как лечь ничком и опустить голову, я спросила себя: «А нужно ли мне это читать? Вдруг здесь будет так же, как и с фотографиями в вестибюле больницы, и лучше не смотреть вообще?»

* * *

Однако я всё же сажусь, опускаюсь коленями на пол, помогая себе левой рукой. Правой рукой поднося свечку, лицом приближаюсь к чёрно-белым новостным фотографиям, на которых виднеются сотни собравшихся на площади людей. Большинство из них в одежде очень яркого цвета – скорее всего, в белой. На фото так же есть люди, держащие флажки той же яркости. Они смотрят в сторону плаката, на котором кистью обрисованы китайские иероглифы. «Общая поминальная служба по умершим от зверских убийств в провинции Северный Кёнсан[51]». В заголовке статьи тоже прописаны китайские иероглифы[52] «Поминальная служба», под которыми той же манерой, что и выше, ручкой прописано их произношение. Этот же человек подчеркнул некоторые части в тексте.

Около десяти тысяч человек из списков Лиги Подо[53] в провинции Северный Кёнсан

Тысяча пятьсот заключённых в тюрьме Тэгу[54]

Шахта по добыче кобальта в городе Кёнсан и близлежащее ущелье Качхан

Раскопки останков жертв зверских убийств

Я замечаю, что скорость, с которой мои глаза и рука пробегаются по вертикальному письму, и скорость то ли чтения про себя, то ли бормотания – одинаковы. Появляется ощущение, будто из букв просачивается чей-то слабый голос. Мой взгляд переваливается на продавившие бумагу штрихи – подчёркивали часть в кавычках – вступительную речь семей покойных.

Мы, вдохновляясь духом апрельской революции[55], проводим исследование по делу того, что же на самом деле произошло с жертвами зверских убийств.

По этой причине желаем всем семьям умерших преодолеть давнее чувство страха и принять активное участие в способствовании данному исследованию.

* * *

Не понимаю. Кому может понадобиться делать вырезку и подчёркивать части в статье пятидесяти восьмилетней давности из «Ежедневной газеты Е.»?

– Это было в мамином шкафу для одежды, – сказала мне Инсон, когда я подняла голову.

– Она писала так, как их учили в школе – сгибая буквы под сорок пять градусов.

* * *

Инсон снова протягивает руку – и в этот раз мне не показалось – она просит дать ей свечку.

Когда я взяла её, Инсон встала – смотрю на её лицо и не понимаю, что на нём написано – не усталость, не снисходительность и не отвержение. Это выражение чем-то напоминает мне то, с которым она несколько лет назад накладывала мне горячую кашу. Знаешь, говорят, люди с хорошим аппетитом живут долго – это про мою маму.

* * *

Из кучи похожих бумажных коробок, различающихся только размером и возрастом, Инсон достала ту, что была сплетена из тонких бамбуковых прутьев. Она села на место и, отдав мне обратно свечку, открыла коробку. Инсон достала из неё обёрнутую в тёмно-красный шёлк тонкую связку – я поднесла к ней огонёк.

Внутри пачка с выцветшим письмом. Имя получателя написано по вертикали[56] иероглифами – Кан Чонсим. К конверту приклеена марка, изображающая ликующую с флагом Южной Кореи пару – мужчина и женщина. Также на нём печать почтового отделения Тэгу, на которой дата: 4.05.1950. Из конверта Инсон достаёт и раскрывает шероховатую бумагу. Я беру её себе – на верхнем левом углу этой бумажки голубовато-фиолетовая цензурная печать. Поднеся поближе свечку, я читаю первое предложение с правой вертикали.

Моей

сестре

Чонсим

Отправитель письма прописывает буквы очень мелко и оставляет между словами слишком широкие пробелы. По почерку трудно понять, каким был этот человек.

Он писал, что здоров, так что беспокоиться за него не нужно. Просит передать привет Чонсук и бабушке, а также всем остальным родственникам. Говорит, что осталось отбыть ещё шесть лет наказания, но ему ещё повезло – некоторым людям с Чеджудо нужно отсидеть ещё пятнадцать, а то и семнадцать лет. Пишет, что был счастлив получить письмо и хотел бы получить на своё ответное. В написанной маленькими, словно кунжутные семечки, буквами приписке он пишет о полученном до этого письме – оно заняло особое место в его сердце: «…я много думал, когда получил твоё письмо. когда я выйду отсюда, тебе будет только двадцать, Чонсук – двадцать пять, а мне – двадцать восемь, так что не нужно плакать. У нас впереди ещё будет далёкое будущее и мы будем поминать старые дни. Так и передай Чонсук».

* * *

– В Ханджинэ они вернуться не могли – там всё сгорело дотла – так что мама с сестрой жили в комнатушке, которую им выделили родственники в доме дяди, – сказала Инсон, протянув мне письмо. – Когда в узенькой комнате засыпали ровным рядом разложенные взрослые, сестра шептала маме на ушко, мол, братец наш точно выжил, он ведь шустрый, они его не смогли бы поймать. Что он ещё с окончания средней школы вместе с отцом ходил в горы – накладывал в путь обед в контейнер и гнал лошадей – так что он, как никто другой, знал бы, где можно упрятаться. И когда возвращался, он всегда приносил дикие ягоды в своём пустом контейнере и отдавал им, так что с голода он тоже не мог умереть.

Сложив письмо по сгибу, Инсон продолжила:

– Как-то раз, когда они пошли с братом мамы и дедушкой запрягать лошадей, младшая сестра мамы заплакала из-за еды, которую они взяли с собой в дорогу. Она клянчила её у них, и бабушка отругала её. Вернувшийся в тот вечер брат отдал обе коробочки маме. И тогда мать дерзко ответила ему – мол, почему это она должна мыть. Но, открыв их, она обнаружила, что внутри плотно ровным слоем лежали листья деревьев, под которыми, словно драгоценные камни, скрывались разных цветов ягоды. «Это тебе с сестрицей, кушайте на здоровье», – сказал брат, неуместно посмеявшись.

Пока Инсон ненадолго прервалась, я вспомнила о диком тутовнике, из которого Инсон тогда в плотницкой мастерской заварила чай. Он был кислый, и после пары глотков передние зубы и язык сразу же окрашивались в тёмно-фиолетовый.

– В день, когда американские самолёты воздушной разведки градом разбрасывали листовки с сообщением, что добровольно сдающихся наказывать не будут, сестра мамы снова шептала маме на ухо – мол, а вдруг он добровольно сдался? Что, может, из-за того, что телосложение у него маленькое и на возраст свой он не выглядит, он смог пригнуться и увернуться от выстрелов? Что из всех братьев