Эра милосердия - Аркадий Вайнер

* * *

Сегодня под председательством французского коменданта генерала де Бошена состоялось 14-е заседание союзной комендатуры города Берлина. Заседание решило дать распоряжения полицей-президенту относительно:

а) организации ШУТЦПОЛИЦАЙ — охранной полиции и КРИМИНАЛЬПОЛИЦАЙ — уголовной полиции;

б) полномочий берлинского полицей-президента вообще.

— Если хочешь, можем пешком пройтись, — предложил Жеглов.

Вечер был ясный, теплый, и мы не спеша пошли с ним по Петровке к центру. Около «Эрмитажа» толпился народ — с большим концертом выступали Лев Миров и Евсей Дарский, и шустрые ребята сновали в толпе с криком: «Хватайте билеты! Шутят Миров — Дарский, со своим джаз-оркестром выступает Эдди Рознер». Я подумал, что хорошо бы сходить на такой концерт с Варей, но до получки это было нереально: билеты стоили от тридцатки и выше.

— Эх, кабы нам с тобой заловить сегодня Ручечника… — сказал мечтательно Жеглов.

— Трудно небось…

— Что значит «трудно»? Наша работа, как и его промысел, зависит от удачи. У меня вся надежда на то, что он нас с тобой в лицо не знает.

— А ты его знаешь?

— Видел я его. И потом, напарница его найти поможет, — усмехнулся Жеглов.

— Это как понять?

— Ну, когда высмотришь самую красивую женщину в театре, — значит, где-нибудь и он поблизости шьется.

— Почему?

— А у него метод такой — он на подхвате только красавиц держит. Приходят они в театр или в коммерческий ресторан и начинают пасти парочку в дорогих шубах. При первой возможности он вынимает у кавалера номерок от гардероба, а красулька его получает шубу. И отваливают. Вот и весь фокус…

— Можно подумать, что некрасивой не дадут пальто по номеру, — усомнился я.

— Дать-то дадут, но психология в том, что красивая женщина сама по себе отвлекает внимание, для нее всегда хочется сделать что-нибудь приятное. Да и барыши с красавицей делить, наверное, приятнее, чем с уродкой…

— Вот в этом наверняка и есть вся его психология, — сказал я мрачно. Мне почему-то стало обидно, что какому-то мерзкому воришке достаются красивые женщины и он их использует как воровской инструмент, когда они, может быть, какому-то хорошему человеку счастье жизни могли составить.

— Да нам с тобой плевать, почему он так поступает, — сказал Жеглов. — Важен факт!

— Слушай, Глеб, а откуда у него кличка такая — Ручечник?

— А-а, это смешно. Мы сперва думали, от его первой профессии — ручки вышибать.

— Это как?

— А вот так: подходит он к любому джентльмену, желательно иностранцу, и начинает его радостно хлопать по плечам, по груди, хохочет, кричит: «Здорово, Боря!» — или там Коля, Вася — как хочет. Декорация такая, что он, мол, обознался, принял человека за старого друга. Потом выясняется — у него аж слезы от стыда на глазах. Извиняется, уходит…

— А смысл?..

— В том, что он так ловко хлопает человека, что вышибает из кармана авторучку, а если повезет, то и бумажник. Между прочим, хороший «паркер» с золотым пером тысячу стоит…

— Силен бродяга!

Жеглов кивнул:

— Ну да. А как его установили да взяли, оказалось, что и фамилия у него подходящая — Ручников.

В театр мы вошли через служебный вход, где с Жегловым стал препираться толстый взмыленный администратор в очках, сдвинутых на затылок. Но Жеглов как-то очень быстро его окоротил: взял за пуговицу и, подтягивая к себе с такой силой, что нитки трещали, сказал:

— Вы мне не контрамарки дадите и даже не билеты, а записку к капельдинеру с распоряжением посадить меня там, где я ему скажу. И делайте это, почтеннейший, незамедлительно, у меня нет для вас времени…

— Сумасшедшие люди! — взмахнул руками администратор. — Вы что, думаете, что я места из воздуха делаю?

— Я об этом ничего не думаю! — оборвал его Жеглов. — Меня это не интересует! Мне на ваши танцы-арии вообще наплевать, сроду бы я к вам не пошел, если бы меня не привело сюда дело государственной важности…

От такого святотатства в храме искусства администратор слегка обалдел. Он молча смотрел на Жеглова, разевая беззвучно рот, будто Жеглов у него весь воздух отобрал.

— Вы читать по-русски умеете? Вот и читайте тогда, что здесь написано, — протягивал ему Жеглов свое удостоверение, где было сказано, что он начальник бригады отдела Московского уголовного розыска по борьбе с бандитизмом. — И пришли мы к вам не развлекаться, а по делу…

Минут за сорок до начала «Лебединого озера» мы устроились с Жегловым в гардеробе за большущим пожарным шкафом; мы стояли за ним, просматривая почти весь длинный проход перед барьерами, за которыми сновали чистенькие старички и старушки в вишневой униформе с желтыми табличками на карманах: «ГАБТ». Мы приобрели у них театральную программу, и Жеглов удивил меня своим размахом, взяв на червонец два перламутровых маленьких бинокля. Сначала Жеглов смотрел в дальний конец прохода через биноклик, подкручивая все время отходящее фокусирующее кольцо, а потом так же, как и я, сунул бинокль в карман:

— Ерунда сплошная, а не техника!

— Ты бы меня сразу предупредил, можно было мой армейский взять, восьмикратный.

— Это тебе не передовая! — огрызнулся Жеглов. — Ты бы еще стереотрубу сюда приволок.

— А ты что думал? — засмеялся я. — Выставили бы над шкафом оптику, а сами сидели бы здесь в тишине да уюте…

Неспешно переговаривались мы с Жегловым, а сами зыркали все время на проходящих театралов, и я все нервничал, что Ручечник опоздает или не появится совсем и тогда я из-за него так и не посмотрю даже одним глазком на «Лебединое озеро», а это мне было ужасно обидно, потому что я до сих пор ни разу не был в Большом театре. Мне хоть бы зал посмотреть…

Я уж совсем отчаялся повысить свой культурный уровень, к чему призывал меня Жеглов на комсомольском собрании, когда он сипло сказал:

— А вот и красавец наш пожаловал…

Отчаянно всматривался я в поток людей, шествующих по гардеробу: офицеры при всех своих орденах и регалиях, служащие в заутюженных шевиотовых костюмах, женщины с модной шестимесячной завивкой и в панбархате, а некоторые даже с чернобурками через плечо, иностранцы, одетые вроде бы скромно, но чем-то сразу отличающиеся от наших…

— Не туда смотришь, — шепнул Жеглов. — Вон он, у того прилавка, в сером костюме.

Смотрел я на Ручечника и не мог поверить. Я уж начал привыкать к тому злому маскараду, на котором мы все время вертимся с Жегловым, приподымая на людях маски, чтобы выволочь волков из-под овечьей шкуры, но с каждым разом продолжал удивляться, как много сил затрачивают люди, чтобы выглядеть не тем, кем они являются в жизни на самом деле…

Ручечник был похож на иностранца — в замечательно красивом сером костюме, в белой глаженой рубахе с полосатым галстуком, на котором ярко искрилась булавка, в толстых башмаках «шимми» и с красивой палкой, на которую он грузно опирался.

— Он что, хромой? — спросил я Жеглова.

— Ну да! Ты с ним побегай наперегонки! Он трость для понту носит, солидности добирает!

Настоящим иностранцем выглядел Ручечник. Вот только его женщина была не похожа на сухоногих очкастых жен дипломатов — была она белая, ленивая, невероятно красивая, с огромной короной из темно-русых кос. Ручечник подал ей руку, и они чинно пошли по гардеробу к выходу в фойе: ни дать ни взять — варяжский гость прибыл. Лишь ненадолго задержались они в толчее у гардероба, где раздевались зрители из лож бенуара — там прямо и висела таблица: «Ложи бенуара».

Жеглов дернул меня за руку:

— Ну-ка давай! Ходу!

Мы пристроились за ними и так и слонялись метрах в десяти до самого звонка. Жеглов велел мне не спускать с них глаз, исчез на несколько минут, и я видел, как он тряс за лацкан администратора. Не знаю, что он ему говорил, но, во всяком случае, когда мы подошли к ложе номер четыре, капельдинер пропустил нас без звука на два свободных места в глубине ложи. С этого места мне не очень хорошо было видно всю сцену, потому что она была огромная — высотой этажей в пять, наверное, — но зато из сумеречной глубины нам было хорошо видно Ручечника с его дамой, которые сидели точно в такой же ложе, но на противоположной стороне зала.

Я хотел придвинуться поближе к барьеру, чтобы получше разглядеть зал, который я до этого видел только в кино, но Жеглов дернул меня и сердито сказал:

— Не лезь! Сиди тут, в глубине.

— Интересно посмотреть — когда еще попадем сюда?

— Тоже мне, театрал отыскался! — фыркнул негромко Жеглов. — Твое дело шестнадцатое — за клиентом смотреть…

— А чего на него сейчас смотреть? Куда он денется до антракта?

— Ну и даешь же ты, Шарапов? А чего он, по-твоему, в гардеробе около англичан терся?