Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена

В почтовом отделении было немноголюдно. В зоне посетителей помимо вошедшего Дюмеля оказались женщина, склонившаяся над полученной посылкой, в волнении развязывая тесьму; подслеповатая старушка, сквозь придерживаемые пальцами очки, стоя у окна отправления, читала какой-то газетный лист; немолодой мужчина, шумно препирающийся с сотрудником отделения. В зоне, занимаемой работниками почты, стены были завешены плакатами на немецком и французском, призывающие сотрудников отделения внимательно сортировать входящую и исходящую корреспонденцию на предмет обнаружения подозрительных адресов отправки и получения, вскрывать письма и посылки и незамедлительно передавать информацию Вермахту и СС, чтобы способствовать скорому розыску нежелательных элементов, которые посредством бумажной почты и иных отправлений могут обмениваться секретными зашифрованными данными и ставить под угрозу германские силы, дислоцирующиеся во Франции и Париже. Тут же, в рабочей зоне, у окна за небольшим столиком со скучающим видом сидел молодой немецкий солдат, который грыз ногти и обводил взглядом посетителей отделения. Они с Дюмелем встретились глазами, и солдат, вздохнув, опустил взор на стол, где перед ним, помимо стационарного телефонного аппарата, и на подоконнике были разбросаны пачки пухлых и тонких конвертов, небольших по объему посылок, отмеченных цветными штампами. Видно, что все они были вскрыты. Тот самый особый контроль немецких сил за подозрительной почтой.

Констан подошел к свободному окну. Из рабочего зала к нему никто не вышел. Отлучившись от старушки, подошел мужчина.

— На получение? — спросил он, кивнув Дюмелю и бегло оглядев его. У него были красные усталые глаза.

Констан нагнул голову и протянул ему извещение. Почти выхватив его и развернувшись в рабочую зону, мужчина скоро затормозил, что-то рассматривая внимательнее. Дюмель насторожился. Тут сотрудник почты повернул в сторону немца и, подойдя к нему, медленно протянул извещение, при этом обернувшись на Констана и посмотрев на него взором, наполненным смесью подозрения и недоверия. У Дюмеля учащенно забилось сердце. Он понял, что находится в опасности. Понял, что посылка Бруно была вскрыта и идентифицирована как подозрительная. Что, что же там может такого быть? Лексен?! Что пришло тебе на ум?.. Констан одновременно боялся и желал знать ответ на мучительный вопрос, несмотря на то, что его жизнь висела на волоске.

Немец лениво взял извещение, просмотрел его, долго и нехотя искал посылку — небольшой плоский сверток чуть меньше книги, картонная бумага была разорвана с одной стороны — и, прежде чем отдать его мужчине, посмотрел Дюмелю прямо в глаза без выражения какой-либо эмоции. Констан сухо сглотнул. Пока сотрудник почты нес сверток Констану, тот неотрывно смотрел на немца. Солдат подвинул ближе к себе блокнот и что-то стал записывать в него, при этом взглянув на наручные часы и кинув взор на мужчину и еще раз на Констана, опять без эмоций.

Уставший работник отделения молча оставил перед Дюмелем сверток и, не взглянув на него, удалился вглубь рабочего зала, пытаясь укрыться за напускным видом ничего не знающего француза: он спрятался в бумаги с таблицами и стал без интереса их просматривать, что-то помечая в них перьевой ручкой.

Бешеный поток ревущих мыслей в голове Констана перекрывал стук машинописных аппаратов, бумажный шорох и треск телеграфа.

Он молча стоял и смотрел на сверток перед ним, не решаясь взять его в руки.

Полные страха глаза посмотрели на немецкого солдата и встретили его взгляд, внимательный, но уже не подозрительный.

Дюмель поднял дрожащую руку и положил ладонь на сверток. Внутри что-то твердое, плотное. Немец всё продолжал смотреть.

Сверток оказался в руке. Ноги развернулись на каблуках и в нерешительности ступали по полу в сторону двери. Пространство в отделении вытягивалось: казалось, до выхода много миль, никак не дойти…

Улица. Свежий воздух. Мысли покинули сознание и теперь витали у тела, окружив его, пиная и тыкая, подстегивая.

Не оглядываясь, с бешено колотящимся сердцем в груди, Констан взял велосипед за руль и, ведя его рядом, отошел в конец улицы, оставив велосипед прислоненным к фонарному столбу на углу, а сам нетерпеливо рвал бумагу.

В руках остался сверток из плотного материала. Из такого шьют пальто. Прежде чем развернуть его, Дюмель, ощутив на себе сторонний взгляд, обернулся, желая утешить самого себя тем, что ему лишь кажется, будто за ним кто-то наблюдает.

Но он оказался прав. Вдалеке, у входа в почтовое отделение стоял солдат, сидевший внутри у стола с разобранной подозрительной почтой, и курил, в упор глядя на Констана. Немец не пытался его арестовать и увезти на допрос, не сказал ничего прошедшим рядом двум эсэсовцам. Он просто стоял и смотрел. Это был страшный взгляд. Этим взглядом смотрит человек, за маской обычного гражданина которого скрывается мучитель и предатель, подлец и завистник.

Констану есть что терять в этой жизни. Есть за кого беспокоиться. Даже если солдат уже передал какую-то радиограмму о получателе подозрительного письма своему начальству и Дюмелю будет суждено исчезнуть в жерновах германской мощи, он не посмеет не оставить на этой Земле последнее прости людям, которыми дорожит, которых любит и ценит. Он сделает так, чтобы по его уходу не скорбели. Он знает, что сделает. Но ему нужно время на подготовку, которого нет.

Ладно. Не об этом сейчас. Сейчас — настоящее. Сейчас — Лексен.

Констан развернул сверток. Из него выскользнули вещи, он не успел их подхватить. На асфальт упали туго свернутый бумажный рулон, истерзанный листок и спичечный коробок.

Запятнанные бумаги засалены по краям. Листок в темных застывших пятнах. Коробок опален.

Темные пятна оказались кровью.

В коробке что-то негромко звякнуло.

Дюмель не почувствовал под собой ног. Еще не зная, что содержится в этих страшных посылках, он уже начал допускать то худшее, что никогда не смел и не позволял себе представлять все эти долгие, мучительные месяцы.

Он пошатнулся и, задев спиной фонарный столб, спустился по нему, тяжело осев на край тротуара. Проходящие мимо смотрели на него, но не помогали, не спрашивали о состоянии. Все молча обходили его.

Но Констан всё равно их не замечал.

Мир пошатнулся. Мир сужался. Мир рушился. Его осколки дробили сознание и давили на грудь, пытаясь проникнуть в сердце, разорвать его.

Это какая-то ошибка. Это чудовищная ошибка. Это не для него. Ошиблись. Направили не туда.

Дюмель повернул отяжелевшую голову в сторону и посмотрел расплывающимся взором на бумагу, в которую был завернут сверток. Он увидел на ней свое имя в адресной строке рядом с названием своего парижского прихода, написанное яркой синей пастой.

Это конец…

Дрожащими пальцами Констан сдвинул крышку спичечного коробка.

Дыхание перехватило.

Воздух перестал поступать в легкие.

В ушах разливался колокольный звон.

В опаленном коробке лежал крестик. Его, Констана, крестик. Который он надел Лексену, когда отпускал его.

Из груди вырвался стон.

Дюмель с силой зажал рот ладонью. Зубы до боли вцепились в губы.

В глазах помутнело: подступили слезы.

Он поднял лицо и оглядел улицу.

Облачно. Все куда-то спешили. И не знали, не имели понятия, не хотели знать, какое горе случилось у молодого священника, сидевшего у фонаря и качающего, словно младенца, на руках картонный коробок и мятые бумаги.

Господи.

Нет.

Это неправда.

Уверь меня в том, что это — неправда.

Я бы знал.

Ты бы подал мне знак.

Ты бы — подал, Господи?..

Необходимо найти ответ, почему крестик был возвращен Дюмелю. Констан знал и верил: Бруно, не крещенный, но верящий во что-то необъяснимое, что управляет человечеством, ни за что бы просто так не расстался с защитой, с покровом, в который так верил он, Дюмель, и ценность которого передал ему, отважному юноше; не расстался бы с памятью о нем, Констане. Но, кажется, только один-единственный ответ был всему объяснением…