Годы молодости - Мария Куприна-Иорданская

Моя приемная мать была хорошо знакома с Николаем Георгиевичем, свое путешествие по Корее «Карандашом с натуры» он печатал в журнале «Мир божий». Меня он помнил гимназисткой последних классов и потом курсисткой, когда, бывая наездами в Петербурге, появлялся на воскресных журфиксах Александры Аркадьевны. Изящный, корректный, в путейской форме, которая очень шла ему, он всегда, где бы ни был, привлекал общее внимание своей наружностью.

— Нет, вы только посмотрите на него, — громко восхищался Мамин-Сибиряк, когда в гостиной Александры Аркадьевны неожиданно появлялся Николай Георгиевич. — Нет, только полюбуйтесь на него, какой он красавец! — восклицал Дмитрий Наркисович.

Николай Георгиевич отшучивался, освобождаясь от сжимавшего его в объятиях Мамина.

Куприн познакомился с Гариным этой весной в Ялте у Елпатьевских и в своих воспоминаниях, посвященных ему, превосходно нарисовал его обаятельный облик.

«…Я отлично помню, как вошел Николай Георгиевич. У него была стройная, худощавая фигура, решительно-небрежные, быстрые, точные и красивые движения и замечательное лицо, из тех лиц, которые никогда потом не забываются. Всего пленительнее был в этом лице контраст между преждевременной сединой густых волнистых волос и совсем юношеским блеском живых, смелых, прекрасных, слегка насмешливых глаз — голубых, с большими черными зрачками».

Несмотря на то, что знакомство было недавнее, Гарина и Куприна, несомненно, влекло друг к другу.

В июле, в один из очень жарких дней, Николай Георгиевич неожиданно предложил нам:

— Знаете что, так мы только урывками разговариваем, а хотелось бы мне вот что — приезжайте-ка вы к нам погостить в Кастрополь. Вы здесь наверху, у вас жарко, к морю приходится спускаться, а мы живем на самом берегу. Вы увидите, как у нас хорошо.

Я только хотела возразить, что кормлю и отлучаться от ребенка не могу, но Николай Георгиевич сразу прервал меня.

— Конечно, вы приедете с Лидочкой. Представьте себе, кроме моих собственных младших детей, у нас в Кастрополе оказалось двадцать два младенца. Все жены инженеров, практикантов и весь технический персонал приехали с детьми. И появились у нас и ясли и детский сад. Детей я очень люблю — не только своих, но и чужих, люблю всех детей, чьи бы они ни были. И мне пришлось пригласить в Кастрополь врача, сестру милосердия и взять двух лишних человек прислуги. Видите, вы спокойно можете Приехать с ребенком и никому не доставите этим хлопот.

Условились, что через несколько дней под вечер, когда спадет жара, Гарин заедет за нами.

В Кастрополь мы приехали, когда уже было темно.

Комната для нас была приготовлена в той же даче, где жил со своей семьей Николай Георгиевич. Посреди спальни совсем так же, как у нас в Мисхоре, на коврике из бараньих шкур — защита от сколопендр и тарантулов — стояла детская коляска. Сверху она была затянута кисейным пологом. Покормив сонного ребенка, я уложила его спать.

За ужином, кроме семьи Николая Георгиевича и его знакомых — врача с женой и дочерью, были еще два молодых инженера-практиканта, которые наперебой рассказывали Гарину о том, как проходила работа в его отсутствие.

— Это будет замечательная дорога{63}, — горячо закончил один из юношей.

— Наверно, вы получите за нее орден, — заметил второй.

— Я уже пожалован орденом за мои маньчжурские и корейские изыскания и знаю, чем кончаются высочайшие награды… — засмеялся Николай Георгиевич. — Вы, наверное, слышали историю о моем ордене от Сергея Яковлевича, — обратился он к Куприну. — Нет? И не знаете о докладе во дворце? Тогда, если хотите, я расскажу.

Вскоре после моего возвращения в Петербург из кругосветного путешествия я получил от министерства двора бумагу, в которой сообщалось о том, что его величество выразил желание выслушать мой личный доклад о пребывании в Корее. Я отнесся к этому делу серьезно, решил, что нужен обстоятельный деловой доклад с чертежами и цифрами, чтобы представить наглядную картину работ корейской экспедиции.

В назначенный вечер, взяв с собой портфель, туго набитый планами и чертежами, я явился во дворец. Меня провели в небольшую гостиную на половину молодой императрицы. Через несколько минут в комнату вошел государь и вслед за ним обе царицы в сопровождении нескольких дам и военных. Посреди комнаты стоял стол, за который сел государь. Мне указали место сбоку от него. Прямо передо мной в креслах расположились дамы, в центре с рукоделием в руках сидела Александра Федоровна.

Я начал с небольшого введения. Сказал о том, какое экономическое и культурное значение имело бы железнодорожное сообщение, которое связало бы Корею с Китайско-Восточной железной дорогой. Затем, развернув чертежи, я хотел приступить к их подробному разъяснению. Но государь остановил меня: «Планы передайте в комиссию. Их там рассмотрят и мне доложат».

Мне казалось, что царь внимательно слушал начало доклада. Но, случайно бросив взгляд на лист бумаги, на котором он что-то записывал, я увидел женские головки, фигурки лошадей, собак и еще какие-то рисунки, но только не деловую запись. На лицах же императрицы и окружавших ее дам я заметил откровенную скуку и понял, что деловая сторона решительно никого не интересует.

Я был в замешательстве, не зная, о чем же продолжать говорить. Но тут государь с улыбкой обратился ко мне:

— Расскажите, как к нам относятся корейцы и с какими затруднениями вы встречались в пути.

Итак, занять эту аудиторию можно было только рассказами о путевых приключениях. Вначале я упомянул о том, что наша изыскательская партия чуть было не пропустила пароход, отправлявшийся по Амуру из Сретенска в Благовещенск. Незадолго до посадки оказалось, что молодой техник Борминский на рассвете отправился на охоту и не вернулся. Я заметил, что всегда боюсь, когда в мою партию попадают молодые любители охоты. В своем азарте они способны далеко отойти от лагеря, и потом приходится их разыскивать.

— Я очень люблю охоту! — неожиданно произнес царь.

Александра Федоровна улыбнулась, на лицах ее свиты немедленно также расцвели улыбки.

Дальше все пошло как по маслу. Я рассказал о трудностях восхождения на Пектусан, о том, как на его вершине поднялась снежная буря и мы чуть не замерзли у открытых нами истоков Сунгари. Потом перешел к ночному нападению на наш лагерь вооруженного отряда хунхузов. Все это я излагал в тоне занимательного салонного рассказа. И только один вопрос за время этого «доклада» задал мне царь:

«Когда на вас напали хунхузы — Борминский был с вами или уходил на охоту?»