Швея из Парижа - Наташа Лестер

похожа на ткань. Рисунок на нем меняется всю твою жизнь. Вот только никто не видит эту ткань или даже не знает, что она существует. Никто не понимает, что без нее ничего не получится сшить.

– Бабуля… – начала Фабьен, но Эстелла заговорила снова:

– И в то же время любовь словно катушка ниток, которая вращается. Нитки достаточно крепки, чтобы соединять части в одно целое. – Эстелла испытующе посмотрела на внучку. – А ты ведь меня не понимаешь?

– Я стараюсь, – медленно проговорила Фабьен. Она раскрыла ладонь, на которой лежал медальон. – Что это?

Эстелла протянула руку и крепко ухватила его:

– Не жди, пока что-то придет само, Фабьен. Все проходит очень быстро.

На этих словах Эстелла вновь уснула, сжимая в руке серебряный медальон. На лице застыло такое выражение, словно она страстно хотела что-то договорить.

Глава 16

Спустя восемь часов – Фабьен с трудом верилось, что она так долго просидела у постели, – бабушка вновь очнулась. Ее рот приоткрылся, и оттуда вырвался звук, похожий на мычание, который, кажется, удивил Эстеллу так же, как и Фабьен.

– Попей водички. – Фабьен слегка приподняла изголовье кровати и подала Эстелле чашку с трубочкой. Бабушка сделала несколько глотков, затем вновь зашевелила губами и издала стон, лишь отдаленно напоминавший речь.

– Я позову врача. – Фабьен торопливо нажала на кнопку.

Эстелла схватила внучку за руку. Огромные глаза бабушки умоляли, пытались что-то сказать. У Фабьен все перевернулось внутри, к горлу подступила тошнота от осознания своей неспособности облегчить страдания. Она с ужасом поняла, что означает потеря речи.

Примчалась медсестра и выставила Фабьен из палаты, объяснив, что в ближайшие несколько часов бабушке проведут необходимые обследования. Фабьен направилась в кафетерий и взяла себе чаю, по-прежнему не в силах забыть гримасу ужаса на бабушкином лице, словно не умеющий говорить ребенок пытается объяснить матери, что за спиной дракон, который дышит жаром и вот-вот испепелит их. От слишком крепко заваренного чая затошнило еще сильнее, и она выбросила стаканчик в мусор.

За стеклянной дверью показалась знакомая копна темных волос и заросший щетиной подбородок – заросший сильнее, чем в последний раз, когда Фабьен касалась его щекой. Голубые глаза при виде Фабьен вспыхнули.

– Надеюсь, ты не против, что я пришел тебя повидать, – сказал Уилл.

Вместо ответа Фабьен раскинула руки и обняла его. Она старалась не заплакать и усиленно моргала, закрывала, открывала и вновь закрывала глаза, прижимаясь щекой к груди Уилла, а он запустил руку в ее темные волосы и прижимал к себе. Так хорошо отвлечься хотя бы на миг! Фабьен прошептала:

– Как Мелисса?

– Устает. Намного больше, чем обычно.

Теперь наступила очередь Фабьен забраться рукой ему в волосы, склонить голову к своему лбу и крепко прижать. Уилл догадается, что она все поняла.

– Поговорим как нормальные люди? – предложила Фабьен, наконец отстранившись.

– Как нормальные… – Он на миг задумался. – Порой мне кажется, я забыл, что значит «нормально». У тебя есть время присесть?

Фабьен кивнула. Они отыскали места почище за столиками кафетерия и уселись на пластиковые стулья, взяв по чашке маскирующейся под кофе загадочной субстанции, которую Фабьен заставила себя пить.

– Я разрабатываю новую коллекцию, – сообщил Уилл, едва они сели. – Тиффани каждый год выпускает очередную Blue Book, «Синюю книгу»; люди ее с руками отрывают. Они приобретают новый каталог, а старые тысячами продаются на «Ибэй». В каталоге представлена новая коллекция, его выпуск – важное событие. Однако впервые в жизни мне в голову не пришло ни одной идеи. Разве это нормально? Или скорее признак депрессии?

Фабьен слабо улыбнулась:

– Я бы сказала, что нормально. Единственное преимущество работы куратором над конструированием одежды: мне нужна всего одна идея для каждой выставки. Это не настолько мудреная задача, как разработать новое направление коллекции ювелирных украшений, которую ожидает весь мир. – Она нахмурилась. – Слушай, а я ведь только что усугубила твою депрессию? Помогла, называется…

Уилл тоже улыбнулся и потянулся рукой через стол:

– Нет. Потому что меня угнетает вовсе не напряжение от ожидания. Просто мне сложно сосредоточиться на идеях для драгоценностей, когда Лисс очень больна.

– А что тебя обычно вдохновляет? – Фабьен упорно держалась за тему разговора, чтобы единственное слово – больна – не начинало ворочаться внутри, снова трансформируясь в мысль о том, что именно могут обнаружить врачи при обследовании бабушки.

– Трудно сказать. Обычно я отталкиваюсь от того, что вижу или слышу. Например, картина, песня или даже лист дерева. – Он вздохнул. – Я уверен, постепенно что-нибудь придет в голову. Все образуется. А еще понимаю, что идеи не рождаются под принуждением.

Фабьен отпила глоток кофе, скривилась и отставила чашку в сторону.

– Ты прав. Когда я раньше рисовала эскизы, то представляла себе конкретных людей. Придумывала платья и воображала, что они будут идеальны для Эстеллы, или для ее лучшей подруги Джейни, или еще для кого-то, кого я любила. Боже, да если бы они увидели предназначенные им наброски, пришли бы в ужас! – Она старалась рассказывать это с улыбкой, однако, после того как упомянула Эстеллу, улыбка превратилась в слезы, и снова пришлось моргать и сдерживать себя.

Уилл провел пальцем по ее подбородку и поцеловал.

– Могу поспорить, для них это была честь. – Он изучающе посмотрел на Фабьен. – Кажется, ты подала мне мысль.

– Правда?

– Правда.

– Ну что ж, хоть одно хорошее событие на сегодня. – Она положила голову Уиллу на плечо, ощутила его пальцы на своем затылке и на миг почувствовала себя немного лучше.

– Как я рад, что повидался с тобой, – шепнул Уилл ей на ухо.

– Я тоже. Как я рада…

* * *

– Повторный инсульт, – сказал врач. – Добавилась афазия. То есть повреждена часть мозга, отвечающая за речь. Мы пока не знаем, сколько она продлится.

Вот Эстеллу лишили и слов… Остались только глаза, умоляющие что-нибудь сделать, вернуть голос, дать произнести все, что еще не сказано. Бабушка тыкала пальцем, жестикулировала и издавала все то же жуткое мычание. Так прошел час; Бабуля расплакалась, Фабьен тоже.

– Бедная моя, – шептала Фабьен, гладя тонкие пряди бабушкиных некогда роскошных черных волос.

Потребовалось много времени, чтобы успокоить Эстеллу. Наконец слезы высохли. Рука Эстеллы потянулась к шее, и, когда она ничего там не нащупала, бабушкины глаза увеличились и вновь угрожающе налились.

– Здесь. – Фабьен вынула из сумочки и цепочку, и медальон, не зная, что ищет Эстелла.

Эстелла зажала медальон в ладони и указала на сумочку, будто требовала достать что-то еще. Фабьен раскрыла ее перед бабушкой, и та принялась перебирать содержимое, извлекая наружу все бумаги, пока наконец не нашла свидетельство о рождении.

Эстелла развернула документ, затем указала на медальон и начала водить пальцем от него к имени Алекса Монтроуза. Движение повторялось снова и снова, с каждым разом все более экспрессивно.

– Это его медальон? – осторожно предположила Фабьен.

Эстелла кивнула; в глазах впервые за полдня отразилось нечто иное, кроме осознания своего бессилия.

– Откуда он у тебя? –