Порочные намерения - Лидия Джойс

— Что вы хотите? — сказала она. — Почему вы преследуете меня? — Вуаль мешала ей рассмотреть выражение его лица.

— Я вас не преследую, — ответил он. — Я исследую. Я хочу узнать о вас больше.

— Зачем? — разочарованно спросила она. — Что вам до этого? Довольно скоро вы узнаете то, что хотите, от вашей матери. Я выполню свое обещание и уйду из вашего мира навсегда.

— А может, я не хочу, чтобы вы уходили, — сказал он.

— А может, вы глупец, — парировала она, отодвигаясь. И пошла, не глядя, во мрак сада.

— Похоже на то, — согласился он. — Два вечера назад из меня определенно сделали глупца. — Он шел рядом с ней.

— Вот как? — Эм выбрала дорожку наугад и пошла по ней.

— Право. Я выпил хороший бренди и не проснулся до следующего утра.

Эм запнулась, но быстро пришла в себя и пошла дальше.

— И поделом вам.

— Возможно. Легче бы вам было, если бы я сказал, что действительно хотел всего лишь успокоить вас?

— Я уже была спокойна, — сказала она. Высокие кусты лаванды, выросшие ростом с деревья, стояли по обеим сторонам дорожки. — Вы держите опий под рукой на тот случай, если понадобится опоить несговорчивую женщину?

— Это графиня… оставила его. Конечно, вы были спокойны. Когда спокойная женщина режет себе руку ножом — это совершенно обычное дело.

— Такое же обычное дело, как предложить свое тело для отвлечения внимания. — Вдруг она повернулась, и он чуть не наткнулся на нее, успев все же остановиться совсем рядом с ней. — Я была в полном порядке.

— Вы не были в порядке с тех пор, как я встретил вас, — возразил Варкур. При свете звезд он казался темной массой, плотной тенью среди узорных теней, которые отбрасывали ветви от света дальнего фонаря.

— И что вы узнали обо мне, пока мы танцевали? — спросила она против собственного желания.

— Что вас учили правильно танцевать, но вы не привыкли, чтобы мужчина обнимал вас.

Своим быстрым ответом он подошел слишком близко к запретной черте.

— А может, я научилась танцевать по книге. Или я практиковалась в посудомойне, между подачей супа и рыбы.

— А может, я сын поденщицы, которого тайком пронесли на грелке в родильную комнату моей матери. — Она почувствовала в темноте его глаза, устремленные на нее. — Я узнаю, кто вы такая. Это всего лишь дело времени.

— А разве это важно?

— Я хочу знать, как вы устроены.

— Как можно разобрать меня на части? — добавила она для полноты картины, не обращая внимания на соблазнительную дрожь, пробежавшую по ее телу от его слов.

— Если потребуется, — сказал он.

Она отвернулась от него.

— Верьте мне. В моем прошлом нет ничего, что могло бы заинтересовать такого человека, как вы.

Варкур фыркнул:

— Мне кажется, об этом лучше судить мне, а не вам.

— Мы заключили сделку. Это все, что вам нужно знать обо мне. — Она постаралась, чтобы эти слова прозвучали как можно более категорично и отталкивающе, а потом отошла в сторону.

Но он схватил ее за руку и притянул к себе.

— А может, мне этого недостаточно. Вы хорошего происхождения, вы получили хорошее воспитание, хорошее образование. Кто вы? Не балованный же вы отпрыск какого-то торговца? Дочь фермера-джентльмена? Или викария? Вы проделали долгий путь вниз.

— Или меня толкали туда, — возразила она опрометчиво и тут же пожалела об этом.

— Что у вас украли? — не унимался он. — Ваше наследство? Вашу добродетель?

Все многочисленные тайны ее жизни столпились вокруг нее в темноте, крича ей в уши, заставляя ее заговорить.

— Все, и в двойном размере.

— Расскажите мне. — Настойчивость, с которой были произнесены эти слова, сотрясла воздух.

Эм начала рассказывать — почти против собственной воли, но не теми словами, которые она жаждала произнести, не ту историю, которая запечатлелась в ее сердце несправедливостью и предательством, но что-то похожее на эту историю.

— Возможно, добродетель женщины есть щит для нее, но добродетель — всего лишь условность этикета, которая распространяется не на всех нас.

— Кто причинил вам страдания, Мерри? — шепотом спросил он.

Она горько улыбнулась:

— Вы хотите все знать, чтобы иметь возможность при случае повторить то, что было сделано.

— Я хочу… — Он осекся, прижав ее к себе крепче. — Я просто хочу.

— Меня? — Она неуверенно рассмеялась. — Значит, я хорошо сделала свое дело. Поймала вас в свои сети.

— Чтобы манипулировать мной, — сказал он напрямик.

— Я никогда не посягала на такое. Чтобы отвлечь вас, поскольку вы казались одержимым желанием погубить меня. — Каждое слово было правдой.

— И это все, что вам нужно от меня?

— А что ещё вы хотели услышать? Что я мечтала: вот вы станете на колени и признаетесь в вашем обожании, вот вы умчите меня из моей убогой жизни и сделаете своей женой? — Она рассмеялась, и смех этот разорвал ей горло. — Признайте за мной хотя бы долю здравого смысла. Я не так уж глупа, лорд Варкур.

— А вы чувствуете что-то, что могло бы вызвать у вас подобные фантазии обо мне? — Он сжал руками ее плечи.

— Я чувствую страх, — просто сказала она. — И конечно, желание. Вместе они составляют пьянящий напиток.

— Что еще?

Она уставилась в тень, где находилось его лицо.

— Не может быть никакого «еще», которое имело бы значение — по крайней мере для нас. Но еще я чувствую жалость… и что-то вроде боли. Или сожаление, или что-то такое, что не имеет названия и не заслуживает его.

Он ослабил хватку.

— Названия заслуживает все, Мерри, — сказал он внезапно смягчившимся голосом. Сердце Эм все еще очень сильно билось, и она была в нерешительности, не понимая, правильно ли она ответила.

— Вы знаете обо мне очень многое, — продолжал Варкур, — в то время как я знаю только, кем вы стали после — после того, как вам причинили боль. А какой вы были в детстве?

— Какое это имеет значение? — спросила она устало.

— Никакого. Ответив, вы не выдадите никаких ваших тайн. Так ответьте же на мой вопрос, не имеющий значения. Вы часто смеялись?

Эм сказала после долгого молчания:

— Достаточно, так что смеха мне вполне хватало.

— Это не ответ.

Она почти видела его скептический прищуренный взгляд.

Ее снова охватила нерешительность. Наконец она сказала:

— У меня была… сестра. — Это было в одно и то же время достаточно близко к правде и достаточно далеко от нее и ничем ей не грозило. — Из всех других детей она была моей любимицей. Мы могли часами болтать и смеяться.

— Вы с ней поссорились?

— Она умерла. От краснухи. Тогда мне было двенадцать лет, ей девять, она была младшей. После этого у меня не было особенно много причин смеяться, хотя я гораздо больше сблизилась с другой сестрой. Она вышла замуж, но вскоре тоже умерла. — Эм рассказывала слишком много, чересчур много, но, начав говорить, уже не могла остановиться. Никто еще не высказывал желания выслушать ее, никто никогда не выражал ни малейшего интереса к ее тайной истории или ее личной боли.