Порочные намерения - Лидия Джойс

— Может, я работаю на нее, — быстро сказала она.

— Я отбросил мысль, что вы работаете на кого-то.

— Я знала ее, — поправилась она. — Мы жили в одном пансионе. Она исчезла, оставив записку, что все ее чувства должны стать моими. Я переехала в ее комнату и так узнала, где нужно искать ожерелье.

В ее голосе слышалась дрожь, с которой она не могла полностью совладать. Нет, он не купится и на это тоже. Ее постоянные вымыслы задевают его, потому что заставляют его не верить в историю, которую она рассказала о его матери, сказал он себе, хотя он и понимал, что это еще не все.

— Перестаньте. Вас зовут Эммелина, — сказал Томас. Она промолчала. — Это имя подходит вам гораздо больше, чем Эсмеральда.

Они вышли из укромной части сада на лужайку, поднимающуюся к террасе.

— Потому что оно более английское? — подсказала она.

— И вообще… Эммелина. — Это имя не давало ему покоя. — Это имя хорошо мне знакомо.

— Имя вполне обычное.

— Яхочу сказать, что оно знакомо, потому что как-то связано с семейством Олтуэйтов, — пояснил он. Это так. Он принялся размышлять вслух. — В детстве я несколько раз приезжал в их огромный старый дом. Мне кажется, я помню какую-то Эммелину. Бледная девочка в светлом платье… Она не была одной из сестер юного Эдгара, насколько я помню — их я знал, Энн и Элис. Энн умерла в детстве. Я помню год, когда Элис появилась в свете. Она вышла за одного из сыновей Редклиффа и умерла через год. Но вы ведь ничего не знаете об этом, не так ли?

— Лорд Варкур… — начала она, но осеклась. Он ощутил, как напряжение в ней растет. — Что вы собираетесь делать? — только и спросила она.

Томас остановился, глядя на нее. Лицо ее полностью скрывала вуаль, по голосу ничего нельзя было понять.

— Мы заключили сделку, — сказал он.

— Я все сделала. — Слова ее прозвучали слабо, отчужденно.

— Это так, — согласился он. Это был его собственный ад, но с ним он разберется потом. Здесь и сейчас дело шло об Эсмеральде — или, скорее, об Эммелине. Он попытался припомнить что-нибудь о ней, высокой тихой девочке с длинными локонами, держащейся в стороне от других детей. Томас даже не помнил в точности, сколько лет ему было, когда его семья в последний раз гостила в Форсхеме. Конечно, до смерти Гарри и после смерти Энн. Он был как раз в том возрасте, когда начинаешь обращать внимание на девочек, и Элис воспользовалась этим в полную меру, мучая его своим кокетством с братьями Редклифф.

Эммелина была никем, просто тенью на фоне солнечных дней, немногим старше Элис и гораздо серьезнее ее. В каждом большом доме есть бедные родственники, на которых обращают внимание не больше, чем на слуг, и с которыми считаются не больше, чем со слугами.

— Это подтверждает то, что я подозревал уже несколько дней: каким бы извилистым ни был ваш план, намерения у вас личные, а не политические, — сказал Томас. Вокруг было слишком много людей для подобного разговора. Он повел ее по сырой траве к уединенной беседке.

— Как я уже сказала вам, — проговорила Эммелина, не оказывая никакого сопротивления, — я ничего не имею против вашей семьи.

— А против своей? Вы назвали Энн и Элис своими сестрами. Это очередная ложь?

—Только наполовину, — сказала она. — Тогда мы не знали, что нас связывают кровные узы и что это за узы, но мы любили друг друга, как настоящие сестры. К ним я не питаю никакой неприязни.

— Значит, ваш отец… — Томас не стал договаривать.

— Да, это был старый барон. Эдгар на три года старше меня, Элис на год моложе, а Энн было три года. Дядя Уильям — так мне разрешили его называть, но его жену я всегда называла леди Олтуэйт. — Ее голос звучал совершенно бесчувственно, но в его явной холодности Томас ощутил старую боль. — На смертном ложе он признался, каково было наше настоящее родство.

Их туфли захрустели по гравию аллеи. Томас попытался включить эти сведения в созданную им картину ее прошлого. Она не была любимой дочерью обедневшего джентльмена, не была она и младшей из дюжины отпрысков сельского сквайра. Она принадлежала к той разновидности людей, которых каждая аристократическая семья собирает из чувства долга, с добрыми или дурными намерениями, одной из тех, о ком Томас всегда думал презрительно.

К ним относились незаконнорожденные дети, сироты, дети из тех ветвей семьи, которые оказались непредусмотрительно плодовитыми и в которых было больше ртов, чем хлеба. Каждая семья имела еще и свою долю старых дев и бедных вдов, равно как и прочих родственников, приезжавших в гости и умудрявшихся тем или иным способом не уезжать домой, а медленно переезжать из одного дома в другой. Большинство из них в конце концов становились полезными в том или ином смысле. Так, мальчики, вырастая, устраивались на службу в семье в качестве личных секретарей, управляющих или адвокатов, девочки служили либо домоправительницами, либо гувернантками, либо дуэньями, компаньонками или нянями.

Томас подумал о том, как его раздражало будущее в качестве заменителя своего неполноценного брата, и в первый раз задался вопросом, насколько унылым кажется будущее, если твоя участь — быть всего лишь дополнением для семьи, принявшей тебя из чувства долга, который нельзя ни выразить в цифрах, ни когда-либо выплатить.

Как Эммелина избежала подобного будущего? Или, быть может, лучше спросить — как ее выбросили из него?

И он сказал:

— Когда-то вы прекрасно жили в Форсхеме. Как вы оказались здесь? И почему вы пытаетесь терроризировать вашего единокровного брата?

Но Эммелина лишь покачала головой:

— Я рассказала вам то, что вы могли бы узнать, если бы расспросили Эдгара или любого, кто знал меня. К чему я стремлюсь и чем занимаюсь, право же, вас не касается. Некогда я была одной из домочадцев лорда Олтуэйта. Теперь я должна сама пролагать себе дорогу в жизни. Чтобы сделать это, я решила предстать в виде таинственной иностранки и таким образом скрыла, кто я, от тех, кто мог бы узнать меня, а сама пользовалась сведениями, которые давала мне моя близость к этой части общества. Этого должно быть для вас достаточно.

Этому рассказу он поверил. Быть может, потому, что в нем было больше смысла, быть может, потому, что смысл этот изобличал ее. Если она украла вещи, которые ищет Олтуэйт, ее могут повесить.

Перед ними возникла беседка, ее светлые колонны белели, как кости, при слабом свете луны. Томас распахнул стеклянную дверь, отступил в сторону, предлагая Эммелине войти, нота отпрянула и замерла у двери. Входить она не собиралась.

— Он вас изнасиловал? — спросил Томас.

Эммелина отступила.

— Эдгар? А если бы и так, что бы вы стали делать? Вызвали бы его на дуэль, или позвали бы констебля, или избили бы его собственноручно?