Перегной - Алексей Рачунь

- А вы считаете, что господь будет вселять свою мысль в невежу? Чтобы тот не смог ее ни до кого донести. Вам конечно виднее, но я считаю, что мудрость всегда идет об руку со знанием.

- Так оно, так оно, - бормотал растерянный мужик. - Так то оно так...

- Вас что-то смущает?

Дак а я што говорю, все знания уже до нас получены. Нам-то и нужно чтобы азбуку, да тово, счету маненько, так? – он обернулся к своим спутникам.

- Так да не так. Люди всяко говорят - загомонила сначала тихо и робко, а потом все громче толпа.

Было видно, что разговор Нагорновским людям был крайне интересен, как интересно все новое замкнутой в себе группе людей.

- Творения Ефрема Сирина столь обширны, - продолжала гнуть свою линию Софья, что в большинстве своем не переведены с Сирийского на церковнославянский, уж не то, что на современный русский язык. Это значит, что воспользоваться мудростью, заключенной в них, может только человек, знающий сирийский, ныне не употребляемый, язык. А как быть тем, кто его не знает?

- На господа уповаем.. . - Опять завел свою песню неугомонный дядька.

-На господа надейся, а сам не плошай. Чтобы что-то узнать, надо учиться. Ребенок берет в руки молоток, бьет по гвоздю, а попадает по пальцу. Если он не будет учиться ремеслу, он никогда им не овладеет. Разве будет Господь, видя его беспомощность сам брать молоток и бить по гвоздю?

Народ засмеялся.

– Нет, Божья помощь не поможет забить ребенку гвоздь. Божья помощь заключается в том, чтобы дать ребенку сил научиться ремеслу. Дать сил. И научиться.

Софья сама ответила на свой вопрос и от этой простой истины как-то просветлело разом в глазах у всех присутствующих.

- Знания умножают мудрость, дают опыт и силы. Знания необходимы. Знания несут свет и разрушают тьму. Так что грех - нести свет или пребывать во тьме и невежестве? Ведь Бог - есть свет, и в Нем нет никакой тьмы. Так сказал святой апостол Иоанн Богослов в первом своем послании.

Все молчали, задумавшись. Несколько пар восхищенных детских глаз уже вовсю пялились на странную учителку, говорящую такие непонятные, но интересные вещи.

- Мы Иоанна-от, Апостола только апокалипсис читам... - еще попытался брякнуть неугомонный мужичонка, но его запшикали и затолкали.

А Софья всю игру крыла с крупной карты.

-Что ж, - продолжила Софья, - выбор за вами. Возможность выбора - это тоже божья воля. А наш урок подходит к концу. Напоследок, я прочту вам стихотворение великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Он написал множество красивых стихов. На написание одного из них его как раз и вдохновила Покаянная молитва Ефрема Сирина. И хотя это стихотворение написано почти 200 лет назад, оно звучит и доныне. Благодаря своей красоте, и благодаря тому, что знание его сохраняется в людской памяти и их сердцах. Вот оно:

«Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлететь во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольных бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв.

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет,

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста.

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне сердце оживи».

Класс молчал. Молчал и я. Действительно, как проста, как доступна истина в устах знающего человека. Не надо шелухи слов, не надо нагромождения смыслов. Достаточно знания и вдохновения. И вот, вместо суесловия, выходят осиянные благодатью строки. Святая молитва, отбросив свою ритуальную форму превращается в певучий стих и находит отклик в сердце. Потеряна форма, но как ясно и чисто содержание.

Потрясенные родители прощаясь выходили из класса, а я стоял под окном и не понимал, каким ветром в эту тихую погоду нанесло в глаза мои песку и отчего они слезятся.

* * *

- Да-а-а. А хорошо ить, а!

Я обернулся. Позади меня, подошедший как всегда неслышно, стоял Федос. Он и в этот раз не изменил привычке начинать разговор полувопросом.

- Не ожидал, Витенька, не ожидал.

Федос оперся на свой полированный посох, закряхтел, и стал выворачиваться ко мне боком подставляя согнутую в локте руку – просил опоры.

– Застудился я боком-от, Витя, ты уж пособи до бревнышка до того дойти, там и потолкуем.

Я подхватил Федоса под локоть и мы, не спеша, приставными шажками двинулись.

- День какой сегодня хороший, благостный. - Отпыхиваясь продолжил Федос.

- Да, день хороший.

- Мнение мое таково, - продолжил Федос, - мы все под богом ходим и все во грехе пребываем. И хотя уже антихрист близок, но душе в праздности быть, только его приближать.

Федос собирался мыслями и набирал воздух будто хотел произнести проповедь. Но потом видимо понял, что все проповеди сегодня уже произнесены и Софью ему не превзойти.

- В общем, в школу я деток ходить благословляю. Потому как вижу, что учительница сия имеет ум, а более того, мудрость. И знания, что она будет детям давать, светлы и печали не умножат. Тако я решил, что пусть пока ходят, в школу-от. Все не безделием им зиму маяться. Но ежели она учинит антихристовому их учить, не обессудь.

- Спасибо, дядя Федос.

- Далее, - резко прервал меня староста, - тебе вход в палаты, где деток учат, воспрещен. Ежели надо чего починить будет, наши мужики пособят. Ты же, антихристово дитя, табачищем воняешь и брагою. Увижу, что ты в школу заходишь, не бывать детям там, понял?

- Понял. Обещаю. Обязуюсь.

- То-то. Хоть ты и неверух, но то мой тебе наказ и урок. Еще напомни Софье, что уговор наш в силе – наши дети будут учиться от от бесенят антихристовских отдельно. Пусть строго исполняет.

-Хорошо, я передам!

- Уговор наш помнишь?

- Помню.

- Изволь исполнить. Вскоре у нас радение. Изволь. Перед радением-то я тебе еще дам знать. Ступай теперя.

Я уходил со двора на пруд. Только теперь вместо радости меня шпарил с головы до пят кипучий, как крапивный ожог, стыд.

3.

Удочка и тишина прекрасные душевные лекари. Я сидел на пруду и рассеяно пялился на застывший, как часовой, поплавок. Мне нужно было побыть одному – слишком много впечатлений за один день. Требовалось их переварить.

Да и Софья, я чувствовал это, нуждалась в отдыхе и спокойствии. Мы выиграли сражение и теперь нам требовалось время чтобы забинтовать раны, подлатать форму, вычистить от гари и копоти орудийные стволы, смазать оружие. И продолжить войну.

И вот я сидел на берегу и упивался тишиною. Я грыз ее будто спелое яблоко и чувствовал, как брызжет ее сладкий сок меж зубов и орошает пересохшее, словно после яростного, истошного вопля, горло.

Цена, которую мне назначил Федос, была на первый взгляд непомерной. Но даже эту цену я готов был выплатить. На кону стоял не мой авторитет, а нечто большее. Ох и хитрый же старикан Федос. И умный. Трудно признавать за противником достоинства, но надо. И совсем уж тяжело признать их в слух, глядя противнику в лицо. Это наверное и называется – смирить гордыню.

Ох и тяжело дается это смирение, ох и тяжело. Тянет после этого побыть одному, но вот беда – только останешься один, как лезут в голову разные мысли, начинаешь прикидывать свой поступок и так и сяк – не дал ли где маху, сохранил ли лицо, и вообще нужно ли это всё было? Что это если не гордыня? Вот ведь змеюка. Опять подкралась и начинает исподволь овладевать душою и сердцем. Но ты, уже начеку, ловишь ее за хвост, и раскрутив, вышвыриваешь вон. Нет, все правильно сделал, смирил гордыню, укротил тщеславие, избавился от спеси. И начинаешь собой гордиться. А это значит, опять тебя объял тщеславия вечный демон. Вечная борьба с самим собою. Вечное противоборство двух стихий. Как сказал классик: "Во мне одном два полюса планеты". Ну ёлы ж палы!

И вот еще что - сколько не увиливай, сколько сам от себя не прячься, Маратик, но признайся уже наконец себе, что рядом с Софьей тебя удерживает не только сострадание к ее проблемам, и не общая жилплощадь даже, а нечто большее. И что ноги тебя сами несли к Софье, не тебя даже, а сердце твое и душу, а вынесли, вот, на берег.

Как не крути, Маратик, как не юли, будь наконец мужчиной, хотя бы самому себе признайся, что ты ее любишь. Любишь! Л-Ю-Б-И-Ш-Ь!!! Я поприлаживал это слово к себе и так и сяк, попримеривал – подходит. Мало того, даже идет, как нашейный бант франту. Нет, это не влюбленность. Влюбленность это нечто другое, влюбленность, это почти всегда сладкая истерика. А здесь какая-то особая, мягкая, нежная, но в то же время невыносимая в своей нежности истома. Эдакая сладкая печаль, желание раствориться каждой клеточкой в окружающем и одновременно вместить каждую клеточку окружающего в себя. Черте что, в общем. Куражистое такое, заполошное ч е р т е ч т о!