Я Распутин - Алексей Викторович Вязовский

то за дела правительства? Пущай молится за весь русский народ, правит, да не управляет.

— Как в Англии хочешь?

— Не ведаю, что там творится, но может Бог даст, съезжу, узнаю. А сейчас вижу, что будь сильная Дума в стране, да вместе с кадетами и октябристами — любого в бараний рог согнем. Особенно если объединиться. Тебе же легче работать будет.

— Вот куда тебя понесло… — Столыпин откинулся в кресле, покачал головой — Да ты вольнодумец похуже наших революционеров. Хочешь все переустроить в России, патриарха ему подавай…

Премьер задумался.

— Но в объединении центристов что-то есть — Столыпин покивал сам себе, дернул за ус.

Дверь распахнулась, в кабинет даже не вошла, а почти вбежала Ольга Борисовна.

— Петя, аппарат привезли!

Я сидел в дальнем конце стола, жена Столыпина меня сразу не заметила.

— Господин Калмейер лично приехал устанавливать! Будет делать операцию. Ой, Григорий Ефимович!

Я встал, приобнял опешевшую Нейдгардт.

— Поздорову ли, матушка?

— Все хорошо. Вот для дочери ваш прибор привезли. Ноги лечить. Уже успешно апробирован в клинике доктора Калмейера.

— То не мой, то божий парат!

Столыпин задумчиво перелистнул брошюру, покачал головой.

— Свыше мне то дается, да не всегда людьми принимается.

Я внимательно посмотрел на премьера, тот пожал плечами.

— Дорогая, я сейчас подойду. А ты Григорий… Ладно, иди. Потом договорим.

* * *

После всех этих выкрутасов, вернулся я в общину, зашел в кабинет и… как говориться, матка у меня опустилась.

Стоит и смотрит на меня та самая барышня из церкви, «Вика Андреева», и руки нервно так в муфточке ходят. А муфточка у нас что? Отличное место для пистолета.

И Дрюня, стервец эдакий, тоже тут стоит, хоть я ему сколько говорил чтобы лишний раз тут не светился… Неужели за старое взялся, навел на меня дружков-эсеров?

Хорошо я в темных очках был и моего страха они не заметили. А я присмотрелся, так девица вся испуганная и в расстройстве, а Дрюня веселый такой и довольный, с таким лицами теракты не делают.

Прошел мимо них, плюхнулся за стол, чтобы скрыть дрожь в коленках.

— Ну, рассказывайте, голуби, чего да как.

— Такое дело, Григорий Ефимович, — начал, как и ожидалось, Дрюня, — вот, Елена Александровна…

Студент замялся..

— Да уж вижу, что не Терентий Парфенович. Случилось-то чего?

— Так это… вот… — продолжал находится в прострации Андрей. — Встретил я Елену, привел.

— Так. Отставить мекать, излагай внятно, откуда-куда-зачем.

— Член боевой группы. В розыске. Спрятаться негде. Привел, — отрубил бывший эсер.

Девушка мило так покраснела, задышала, но промолчала.

— Ай, молодец! Ты теперь всех своих сюда приводить будешь, чтобы у нас Охранка на загривке сидела? Евстолий, опять же, где служит? Ты думаешь, он слепой?

— Мои — это вы теперь — насупился Дрюня.

Девица совсем разнервничалась, вот-вот слезу пустит… Красивая. Эхе-хе, грехи наши тяжкие. Повернулся я к ней.

— Садись, милая, говорить будем. А ты тоже сядь вон там, в уголке.

Я поразглядывал эсерку. Нет, не «Вика Андреева», это мне в институтской церкви во время теракта показалось, но неуловимо похожа. Голубые глаза, светлые волосы, тонкая талия… Впрочем, при нынешних фасонах ничего наверняка сказать невозможно — юбка в пол, корсет и покрой надежно скрывают истинное состояние дел. Да и понятия о красоте нынче другие, первые девушки моего университета тут бы считались болезненно худыми. Вон, Анна Каренина, например — красивое лицо, полные руки, полные плечи, полный стан, как описал ее Толстой — была дамой в теле, а вовсе не как мы привыкли видеть на киноэкране.

Роста немного ниже среднего, худые руки, розовое ушко… стоп, не о том думаю. Нервничает, того и гляди, муфточку клочьями пустит.

— Так что же молчишь, Елена Александровна?

— Не знаю, что говорить… — прошептала она в сторону, стараясь не глядеть на меня.

— А с главного начни. Кровь не тебе есть?

— Нет! — испуганно вскрикнула она и спрятала лицо в муфту.

— Бомбы делала?

— Нет… — уже спокойнее ответила девушка.

— В скольких акциях участвовала?

— В одной… вы сами видели.

— Ничего серьезного не поручали, привезли, небось, на дачу финскую, потом сказали ходить за градоначальником, примечать, так? — спросил я наобум и угадал.

— Да, а откуда вы… — глаза ее удивленно расширились.

Медленно, но верно, я принялся пикировать в этот синий омут. Пришлось внутренне встряхнуться, чтобы не «пропасть» окончательно.

— Оттуда, милая, — потыкал я пальцем вверх, — оттуда. Молитесь и воздастся вам.

— А что со мной будет?

— А ничего. Бояться тебе нечего, дружки твои, кто не в крепости сидит, в бегах давно. Ты лучше скажи, что делать умеешь?

— Учительница, — подал голос из угла Дрюня.

Но я так зыркнул на него, что он стушевался и сделал вид, что его тут нет.

— Учительница? Вот хорошо, прямо по молитве, спасибо тебе, Господи! — я широко перекрестился на образа.

Тут ее и прорвало. Девочка из хорошей семьи, папа целый полковник, как водится, помоталась за ним по гарнизонам, пока он в чинах рос. Насмотрелась и на тупость армейского быта, и на то, что вокруг делается. А когда учительскую семинарию закончила и в училище пришла работать, наслушалась историй от детишек.

А потом все обычно — сильно поссорилась из-за одного талантливого, но неимущего ученика и с начальством, и с попечителями. Максимализм, категоричность в суждениях, и при первом удобном случае ей отказали от места.

Ну и «товарищи» к ней давно присматривались, а тут такой случай, настропалили, в Питер отправили, там ей еще немного мозги прокапали и вот без пяти минут террористка. За народное дело, против кровавых сатрапов.

Но, похоже, до конца зомбировать не успели или не смогли, насколько я видел, она не врала. Ну или передо мной великая актриса, куда там сарам бернар или ермоловым с комиссаржевскими.

Договорились — пока поживет в общине, потом я ее в детколонию учительствовать определяю, а она мне тайник сдает, где бомбы хранятся. Потому как без такого с ее стороны обратный ход включить — как нечего делать. Можно было додавить и выведать и про членов группы, и про явки-пароли, но тут это считается противным порядочному человеку, никак нельзя-с, так ведь и сломать девушку можно. А бомбы — они неживые и многих неживыми сделать могут, все в рамках христианской морали.

* * *

Отгуляли веселые Святки и я отпросился у царского семейства на богомолье, в Троице-Сергиеву лавру. Ну, типа нагрешил на праздниках, пустился в разгул после Рождества. Аликс все старалась наладить меня куда поближе, лучше всего в лавру Александро-Невскую, чтоб под рукой был, но мне в Москву, в Москву,