Я Распутин - Алексей Викторович Вязовский

перед ним два кресла и круглый столик под зеленым сукном, сбоку этажерочка с папками и бумагами, в углу сияет кафелем печь-голландка. На кроваво-красных обоях — портрет действующего императора.

— Прошу, Григорий Ефимович, чем могу быть полезен? — поднялся мне навстречу фон дер Лауниц.

— Стряпчий мне нужен, надежный, Владимир Федорович.

— Так юридический контр в столице море! Любой почтет за честь…

— Не-ет, мне эти крючкотворы не нужны. Свой надобен, чтобы должОн был. Можно из арестантов кого. Есть же по тюрьмам грамотеи?

— Ну… я могу пару-тройку адвокатов арестовать, — пошутил Лауниц.

— Так арестовывать не надо, небось из сицилистов уже и сидит кто, и раскаивается, вот я его бы на поруки и взял.

Градоначальник завис, слегонца с тормозами оказался. Может, Столыпин такого специально искал? Боевой генерал, военная косточка. Не подсидит, прямой как палка.

— А-а-а, вон вы как! Хитро, хитро… Но так с ходу не скажу. Может, чаю приказать?

— Да нет, я уж у секретаря вашего водки просил, так нету.

Лауниц опять впал в ступор, но увидев, что я улыбаюсь, облегченно рассмеялся. И схватился за телефон. Начал обзванивать тюремных начальников.

Минут через пять разговоров он снова повернулся ко мне.

— Есть один. Даже двое. Первый как раз тут сидит, уже две недели, а второй в Крестах.

— Ну вот со здешнего и начнем.

— Позвольте, я вас провожу.

Я удивленно поднял бровь. Целый генерал, начальник ГУВД, если по меркам 21 века, будет ходить со мной по камерам?

Лауниц вздохнул, пояснил: — Я все-таки вам жизнью обязан. Это самое меньшее, что я могу сделать.

— Не стоит, Владимир Федорович. Лучше помощника участкового пристава Григорьева кликните, он и покажет.

— Никак вы знакомствами у нас обзавелись? — спросил Лауниц, набрасывая записочку.

Даже боком повернулся, ну так не надо было стол правой стороной к окну ставить, это же каждому школьнику известно, свет должен падать слева.

— Вроде того. Сообразительный малый и расторопный. Ну, не буду отвлекать, в приемной подожду.

— Еще раз примите мою глубочайшую признательность за вашу руку, которая отвела от меня смерть, — склонил голову генерал и отдал записку.

— То не моя рука была, а Бога! — я воздел палец к потолку. — И напоминание, что какой мерой меряете, такой и вам отмерено будет.

— Вы о чем? — изменился в лице градоначальник.

— О деньгах, что вы Союзу русского народа выплатили. За убийство.

— Но… как…

— Не по людски это, — продолжал я, — и не по божески. Помните, что грех отмолить бы надо.

И ушел, оставив Лауница хлопать глазами.

История эта стала известна не сразу. Лауниц не только поддерживал СРН, но отвалил 2000 рублей убийцам депутата I Государственной Думы еврея Герценштейна. Ходили слухи, что сам градоначальник для этого был туповат и деньги были от людей повыше, а Лауниц был просто передаточным звеном. Мутная история, но упомянуть ее я все-таки решился — хороший крючок для генерала.

* * *

Евстолий запустил в допросную сидельца, вышел, прикрыл дверь и уехал за вторым кандидатом в «Кресты».

— Садись, господин хороший, потолкуем.

Арестант подошел к табурету у стола, сел, положил руки на стол. Спокоен, не хорохорится и не пугается, это хорошо, психика крепкая, с моими выкрутасами такой и нужен.

— Рассказывай.

— Что именно? И как вас величать?

— Григорием Ефимовичем. А рассказывай все по порядку, где родился, где учился, как в тюрьме оказался.

Ничего особенного Георгий Спиридонович Щекин, из мещан города Ромны, двадцати шести лет, вероисповедания православного, мне не рассказал. Обычные родители, состояния так себе, но старшему сыну образование дали — закончил он гимназию и юридический факультет Санкт-Петербургского императорского университета. Сильно увлекся толстовскими идеями, а от них и осознания общей несправедливости и безысходности, пришел к революционерам. В серьезных делах поучаствовать не успел, так, брошюрки-листовочки, собрания-митинги. По окончании курса съездил домой и слегка прифигел от революционного разгула — как-то не вязалась толстовская основа с эксами, бомбами и прочей револьверной трескотней. И это в тишайших и захолустнеших Ромнах, а что в крупных городах творилось?

Вернулся в Питер, в службу вступил помощником присяжного поверенного, да тут его полиция и прихватила. На допросах в заблуждениях покаялся, но никого не выдал, значит, и характер крепкий.

Лицо чистое, черты правильные, волосы темные, глаза орехового цвета, нос чуть длиннее чем надо. В целом хорошее впечатление производит.

— Такое дело, Георгий Спиридонович. Мне стряпчий нужен, толковый да верный.

— Лично вам?

— Не совсем. Вокруг меня сейчас несколько дел закручивается — партия «Небесная Россия», газета «Слово», приюты для пацанвы с работой и заработком, много чего. Без грамотного человека никак, договор там составить или вексель подписать.

— Так это в любой конторе вам сделают.

— В любой не годится. Есть такие вещи, которые людям со стороны знать не надо. Не, ничего противозаконного, — объяснил я, увидев у Георгия на лице сомнение, — просто что знают трое, знает и свинья. Делу ущерб выйти может. На-ко вот, почитай.

Щекин взял у меня программу партии и углубился в чтение. Вот сразу юрист виден — не пробегает глазами, а каждую мелочь вникает. Ценный кадр.

— Так это, Георгий Ефимович, — поднял он на меня глаза, — почти толстовство.

— Почти, это верно. Только мы полагаем, что на силу надо отвечать силой, а так все сходится. Так как, Георгий Спиридонович, пойдете к нам? Жалованьем не обижу.

— Так я же как минимум поднадзорный, или, скорее, административно ссыльный. Если не заключенный.

— Это мы поправим, не сумлевайтесь.

— И как же? — скептически прищурил глаз правовед. — В градоначальстве влияние имеете?

— Поднимай выше, Егор. К царю вхож.

Вынул из кармана и показал номер газеты Слово, в котором общий парадный снимок царской семьи вместе со мной. Жора в удивлении покачал головой.

— А ты как думал. Такое дело только снизу никак не поднять, поддержка сверху нужна. Твоего графа Толстого Синод вон, шибко не любит, оттого дело медленно идет. А мне мешать не посмеют. Ну, или будут так, по мелочам покусывать.

Говорили больше часу, все Щекин выспросил, обо всем осведомился. обстоятельный парень. И согласился.

А тут Григорьев и второго привез. Ну, этот послабее оказался, хоть и целый поверенный. По петербургским гостиным прогрессивные речи слушал, сам говорил и прямая бы дорога ему в кадеты, да вот дружок детства и юности попросил чемоданчик на квартире сохранить, а потом за ним придут.

Ну и пришли. Охранное отделение и человек пятнадцать городовых — бомбы в том чемоданчике были, а дружок тот в бега подался, известный в подпольных кругах человек. А бомбы — это вам не газетки-листовочки и тем более