Безумные сказки Андрея Ангелова - Андрей Ангелов

Сидоркин нехотя поплелся за монахом.

— Она ещё совсем новая! Я аккуратно носил! Просто маловата мне стала! — Не умолкал по дороге Трифон.

Инок в радостном возбуждении вошёл в келью. Схватил с топчана платье и протянул Сидоркину:

— На, надевай!

Саня напялил.

— Как на тебя сшита! — воскликнул Трифон, наклоняя голову вбок.

Сидоркин стоял посреди кельи и оглядывал себя. На нём топорщился длинный дьяконовский стихарь, в просторечии именуемый рясой.

— Зеркало есть? — спросил вор.

— Зеркал не держим! — бодро ответил инок. — Изобретение дьявола!

— Этот скупердяй изобрёл зееркалоо? — негромко поразился Саня, обращаясь сам к себе.

Впрочем, Трифон не слушал, он с детским восторгом на лице разглядывал одежду. Казалось, монах сейчас захлопает в ладоши.

— Повернись, брат! — попросил он.

Послушник послушно повернулся на 360 градусов.

— Нигде не жмёт? — проявил беспокойство инок.

— Сойдёт. Просторней, чем тюремная роба.

— Брат Трифон, можно тебя на минутку? — в келью заглянул монах, заросший до ушей бородой.

— Можно! — Трифон глянул последний разок на рясу и вышел.

— Ну что, в таком прикиде не стыдно и храм навестить, — рассудительно изрёк Сидоркин.

13. Брат Сергий

Сидоркин, облачённый в рясу, колол дрова, изредка поглядывая на храм. Ещё трое черноризцев занимались тем же — кто-то таскал в близлежащее строение готовые чурки, кто-то сортировал дерево.

К карманнику подошёл монах.[5]

Он был упитан. На полголовы ниже Сани. Бороды не было. Вернее, слабая щетина пробивалась, но бороды как таковой, не было. Вероятно, она просто плохо росла. Ну, что ещё? Тёмные волосы до шеи, пухлые щёки, нос кнопкой. Маленький, аккуратный, резко очерченный рот. И глаза — голубые и круглые, как у сиамского кота.

— Брат Алекса-андр! — позвал он тихо тонким голоском.

Сидоркин воткнул топор в чурку, разогнул поясницу:

— Ну?

— Ты не шутил вчера за ужином насчёт еды? Ты и сегодня есть не будешь? Я желаю занять очередь!

— Жрать хочешь? — ухмыльнулся карманник.

— Ага… — вздохнул собеседник.

— Тебя как зовут? — послушник внимательно, даже очень, присматривался к иноку.

— Брат Сергий… — монах глядел наивными глазами.

— Это ты меня впускал на территорию, когда я стучал? — припомнил вор.

— Я… — упитанный выжидающе смотрел.

— Ты когда снова дежуришь у ворот?

— Сегодня вечером и ночью… А что?

— Серёга, ты первый в очереди за баландой! — объявил карманник.

— Спасибо… А зачем ты спросил про моё дежурство?

— Иди-ка сюда, — поманил пальцем Сидоркин.

Он нагнулся, было, к уху монаха, но заметил, что никто не работает. Иноки замерли, прислушиваясь. Вор выпрямился.

— Вас учили, что подслушивать нехорошо? — спросил он, обводя братию грозным взором.

— Да брось, брат! — ответствовал монах, заросший до ушей бородой, тот самый, что заглядывал в келью, когда карманник мерил рясу. — В этих стенах нет секретов! Господь всё видит…

— Я уже слышал это. И вот что скажу! Видимо, у Господа работа такая — подслушивать и подглядывать! — отпарировал послушник. — Но какое отношение вы имеете к его работе? Я хочу сказать брату Серёге глубоко личную вещь, которая касается только меня!

Бородач пожал плечами, развернулся и понёс дрова в чулан, другие тоже принялись за работу.

Из жилого помещения показался настоятель, направился к дровосекам.

— Его только не хватало, — проворчал Саня. — Позже поговорим, — произнёс, обращаясь к Сергию, и снова взялся за топор.

Был вечер. Все, как обычно, собрались за трапезой. Сквозь окна столовой-кухни проникал мягкий свет, окрашенный в красное. Два десятка монахов заворожено наблюдали, как настоятель хлебает гороховый суп с лапшой. Саня сидел напротив Трифона, время от времени с задумчивым видом кидая в рот маленькие кусочки хлеба.

Игумен отложил ложку, допил остатки бульона, отставил тарелку. Затем чинно, не спеша, выпил молоко. Как по команде, с тяжким вздохом, монахи поднялись.

— Спасибо Господу, который нас поит и кормит! — нараспев возгласил Феофил. — Да святится имя его ныне и присно и во веки веков! Благослови братию, Иисус!

— Аллилуйя! — грянуло 20 глоток.

— Детки мои! — возвышенно сказал игумен. — На повестке вечера один важный вопрос! Нужно отнести брату Сергию его порцию супа и молока на пост к воротам! Кто желает это сделать?

— Яяяяя! — одновременно крикнуло 20 голосов.

Настоятель обвёл глазами стол, увидел полную тарелку, стоявшую перед послушником, поднял на него взор:

— Ты, почему не ешь, брат Александр? Нет аппетита?

— Типа того, — ответил Сидоркин. — Очищаю душу…

— Послушник Александр отнесёт брату Сергию суп и молоко! — объявил игумен. — Все свободны, можете заняться личными делами… Александр, отнесёшь пищу, и придёшь ко мне, не запамятуй!

Сидоркин молча кивнул, собрал нехитрые яства и вышел из трапезной. В правой руке он нёс небольшой тазик, накрытый листом бумаги. В левой держал литровую кружку молока, сверху неё покоилась тарелка с хлебом. Подошел к кирпичному флигельку возле ворот. Ударил ногой в дверь. Она, скрипя петлями, отворилась. Сидоркин вошёл. Побелённые стены были чисты, без обоев и картинок.

В углу, на тумбочке, стояла икона. Ещё были стол под клеёнкой, коричневый диван и два стула — убранство флигелька не отличалось оригинальностью.

На этом самом коричневом диване и возлежал брат Сергий. Увидев Саню, сразу вскочил.

— Вот твоя жратва! — сказал Сидоркин, ставя посуду на стол. — И моя порция, как и обещал.

— Спасибо, брат Александр! — инок присел на стул, достал из ящика стола алюминиевую ложку, и — придирчиво ощупав глазами тазик — принялся, жадно чавкая, поглощать похлёбку.

— Слушай, Серёга, я хочу тебе помочь… — начал Саня, опускаясь на диван.

Монах на секунду оторвался от еды, посмотрел на вора, показывая, что слушает, и вновь погрузился в чавканье.

— Я вижу, что ты здесь постоянно голодаешь, — продолжал карманник, закидывая ногу за ногу. — Мало того, кормят всякой дрянью… Я смогу тебя выручить. Как думаешь, почему я ничего не трескаю?

Инок недоумённо подвигал плечами, промычал с набитым ртом:

— У-у-у?..

— У меня был с собой запас хавки, — пояснил ворюга. — Я пронёс её в карманах штанов и за поясом. Как понимаешь, много я пронести не мог, и еда уже закончилась. Но сегодня мне привезут из города уже много. Я желаю поделиться с тобой.

— А что тебе привезут? — Сергий, наконец, смог сказать.

— Что привезут? — повторил послушник. — Гм… Ну, колбасу, всякие там паштеты… курицу…

— До воскресенья Великий пост, мясного нельзя! — возразил монах, жуя слова. Рот был забит супом.

— Ты, главное, не грузись постом! — осадил Сидоркин. — Господь, думаю, не обидится, если мы немного потешим плоть.

— Ты уве-ерен? — спросил инок.

Он вытянул губами из тазика остатки жидкости, проглотил. Взялся за кружку.

— Конечно! Ты ведь хочешь курицу?

— Хочу! — согласился Сергий, потупив глаза.

Затем он, громко булькая, в несколько глотков, опорожнил кружку с молоком.

— Ну и классно! Сегодня ночью я стукну в окно, отопрёшь ворота. Возьму продукты и сразу назад. Поделим их по-братски! — Саня встал, собираясь уходить. — Жди!

— Почему ты заботишься обо мне? — Сергий также поднялся.

— Нравишься ты мне, Серёга! — подмигнул ворик. — В тебе есть что-то такое… э-э-э… — он щёлкнул пальцами, огляделся, упёрся взглядом в икону и неожиданно выпалил. — От Бога!

Монах хлопнул ресницами.

— Нет, точно! — развивал мысль Сидоркин. Он подошёл к лику Спасителя, взял иконку в руки, посмотрел на толстяка. — Ты и этот Парень сильно похожи!

Сергий, заворожено глядя на собеседника, провёл пальцами по щеке, ощупал подбородок, нос.

— Посмотри в зеркало, увидишь!

— В обители нет зеркал… — грустно констатировал монах. — Это дьявольское изобретение…

— Ну, я тебе говорю, — не отставал карманник, ставя икону назад. — Те же глаза, губы… — Он приблизился к иноку, хлопнул по плечу. — Ты, случайно, не в родстве с ним, явно далёкий потомок.

— У меня в Израиле дядя жил! — сообщил Сергий, зардевшись.

— Ну, вот видишь! Бог, кажется, был евреем?

— Иудеем! — поправил монах. — Что, в принципе, одно и то же!

— А я что говорю! До ночи, Серёга, — усмехнулся Сидоркин. — Пойду, приготовлю мешок побольше для еды. — Саня вышел.

14. Чистый четверг

Сидоркин потянул дверь игуменского кабинета и очутился внутри. Феофил сидел за столом, глубоко погружённый в чтение. Он был так увлечён процессом, что даже не слышал, как Саня зашёл.