Реминискорум. Пиковая дама - Елена Климова

От дьявола мой дар или от Бога – не знаю, но я помогала людям. Тем, кто приходил ко мне днем и ночью. Тем, кто стоит вокруг меня теперь. Тем, кто швыряет в меня камни и комья грязи. Тем, кто плюет мне в лицо. Тем, кто смеется над моей бедой, моей болью, моим страданием…

– Еретичка, вероотступница!

– Дьявольское отродье!

– Жги ведьму! Жги ее!

– Гори в аду, сатана и дочь сатанинская!

Сырые поленья шипят и плюются искрами, горький удушливый запах забивает мне горло, я кашляю и задыхаюсь. Неужели – спасение, огонь не займется? Увы, тщетно надеяться на чудо. Веревка может оборваться и спасти висельника, а мне ничто не поможет. Не уйти, не сбежать. Спасения нет.

Хворост под ногами вспыхивает, жжет ноги и тело. Кричу и корчусь от боли. Слезы улетучиваются, не успевая выступать из глаз. Я погибаю. Погибаю.

Если Бог и есть – он оставил меня, как оставляют все – Мирелла, отец, Бруно… Где он? Где…

Бежит! Бежит позади беснующейся толпы. Моя последняя радость – если я еще могу чему-то радоваться, когда ноги покрываются красными волдырями, а изодранное платье, любимое платье начинает тлеть.

– Бруно!

Он видит меня. Кричит – я не слышу, но вижу, как его лицо искажается от боли. Ему больно. Мне больно. Господи, никогда, никогда раньше я не испытывала такой боли. И я не знаю, что мучительней: огонь, пожирающий тело, или ненависть, терзающая душу. Будь ненависть водой – она бы смыла этот проклятый город и спасла меня. Кричу из последних сил, выталкивая вопль из иссушенного горла:

– Ненавижу вас! Проклинаю вас!

Волосы, мои чудесные волосы – они тоже горят… Кандалы насквозь прожигают ноги…

– Вы заплатите! Вы все заплатите! И ваши дети, и внуки будут платить! Все, до скончания рода человеческого!

Позади толпы Бруно, вытерев слезы с лица, отчаянно выбрасывает вверх руку и кричит:

– Я люблю тебя!

Стеклянный блеск в зажатой ладони. Зеркало, мой подарок.

Изнемогая от боли, я встречаюсь взглядом со своим отражением, и милосердная тьма накрывает меня с головой.

Ненавижу.

Как обидно.

Как больно.

Как горько.

Если бы я могла жить.

Если бы я могла отомстить.

Борис стоял у обугленного столба, его бока ходили ходуном, рубашка намокла от пота и прилипла к телу.

– Вот, значит, как все началось… – прокашлял он. – Теперь многое становится понятно…

Грета крепко обнимала его, еле удерживаясь от слез:

– Живой? Целый?

– И вполне себе невредимый. Только дыма наглотался… – Он снова закашлялся, с трудом перевел дыхание. – Даже ничего не болит. Руки… все вроде в порядке, ни единой царапины. Вот это да. Мощная иллюзия… Я ведь думал, что все. Думал, крышка. Кранты. Конец моей истории.

– Будем считать, теперь мы квиты… – улыбнулась Грета. – Ты не отдал меня на обед сколопендрам, а я не дала тебе сгореть. Баш на баш.

Может, физических повреждений и не было, но на ногах он еле стоял. И пока Грета поддерживала его, Алексей с помощью Веры быстро разобрался с ручными кандалами. Руки затекли и потеряли чувствительность, но теперь хотя бы были свободны. Алексей тут же занялся ножными кандалами, но их то ли заело, то ли они были повреждены огнем и не спешили открываться…

Борис сначала хотел подождать, пока они с Гретой окажутся вдвоем, но сил терпеть больше не было, потому что с момента чудесного спасения он думал только об одном:

– Слушай, Гретка, твои слова… я хотел сказать…

– Не надо, Борь, – прервала его Грета, отводя глаза. – Мне зеркало подсказало, что надо делать. Это такой сценарий… Это не про нас, это про них. Действительно полезная вещица оказалась, и ведь не обмануло зеркальце: ты спасен! Это главное…

– Я понял, это были слова Бруно… – Борис кивнул, разом помрачнев. – Но ты так хорошо играла, и я решил… подумал… то есть… Прости, это глупо… Ладно, надо двигаться дальше. Леш, как там с кандалами? Я бы помог, да руки пока не слушаются…

– Сейчас, еще чуть-чуть… застряли, заразы…

И тут солнце в небесах над ними загудело, словно гигантский гонг, от уже знакомого удара, только громче во сто крат. Со звуком рвущегося брезента небо разошлось, и в просвете меж мгновенно набежавших туч, как на картинах старых мастеров, возникла гигантская рука, тянущаяся к людям, судорожно копошащимся у столба. Только это не была прекрасная рука милостивого Бога. Это была жуткая, покрытая лохмотьями слезающей кожи, обожженная до костей, дымящаяся рука сожженной ведьмы. Она неумолимо опускалась все ниже и ниже, сгоревшие пальцы угрожающе шевелились, готовые схватить… раздробить… смять…

– Госпожа! – заверещал Вергилий. – Госпожа опять отыскала нас! Бежим!

– Да что же такое… – Алексей отчаянно, бормоча под нос ругательства, дергал, дергал и дергал оковы. Наконец они распались. Борис упал на руки друзей, они что есть сил рванули от эшафота – и вовремя: исполинская рука легко, как зубочистку, сломала столб и потянулась за беглецами. Порыв ветра взмыл ввысь и обрушился на площадь. Картонные фигуры с треском валились друг на друга, как костяшки домино. Силуэты деревьев кренились и с грохотом падали, поднимая облака пыли.

– Скорее! Уходим! – Вергилий в ужасе приплясывал возле двери одного из домов на площади, откуда открывается ход в Театр памяти.

Они успели. Дверь захлопнулась за беглецами, через миг в нее ударилась слепая рука, пошевелила пальцами и медленно втянулась в порванное небо – пустая, без добычи.

Дул ветер. Шевелил безжизненные бумажные листья картонных деревьев. От обугленного столба медленно поднимался серый дым. На площади появилась Дама. Теперь она не улыбалась. Она шла неуверенно, пошатываясь и прихрамывая, точно каждое движение причиняло ей боль. В воздухе метались клочья неопрятных волос с проблесками седины. Дама пошевелила обожженной рукой, медленно сжимая и разгибая искалеченные пальцы, натянула на руку черную перчатку. Ее застывшие глаза смотрели в никуда, губы едва шевелились, звуки складывались в еле различимые слова. Но от этих слов пробирала дрожь: «Вы все заплатите! Вы все… заплатите!»

Удар – и она исчезла.

Глава 7. Никогда не разговаривайте с неизвестными

…На холме – свежесрубленный крест. Не такой, как рисуют на современных картинах, а такой, какими их на самом деле рубили в древности – буквой Т, с пересечением на уровне верхней перекладины, с дополнительными косыми подпорками для прочности, чтобы повешенный не расшатал крест и не сорвался. А вот и сам повешенный. Видимо, предатель, поскольку подвешен за правую ногу, вниз головой. Руки его связаны за спиной. Казалось бы, он должен страдать, но это прекрасное лицо выражает не муку, а умиротворенность. Левая нога свободно закинута за правую, будто он просто прилег отдохнуть, по собственной прихоти, но почему-то вот так, вертикально. Лицо его излучает сияние, словно на иконе. Так кто же он – преступник или святой?