Цвет моего забвения - Мария Бородина

лопаются под пальцами, превращаясь в густое месиво. — Уйди! Прошу тебя! Уйди!

Я открываю глаза. Мрак и солёный запах рассеиваются. Надо мной — растрескавшийся пласт потолка, некогда белого. Солнечные лучи режут его на кусочки, как торт. Солнце сегодня мутное, молочное на вкус. Немного не дошло до кондиции белого шоколада.

Видения рассеиваются окончательно, оставляя меня наедине с реальностью. Всего лишь глупый ночной кошмар: только дети таких страшатся! Можно выдохнуть с облегчением.

Я поднимаюсь и сажусь на кровати. Позвоночник надсадно хрустит. Под ложечкой бунтует голод. Ещё пару минут я старательно соображаю, где нахожусь, и что за товарка вписала меня накануне. И лишь когда я поворачиваю голову и вижу мирно сопящую рядом Экорше, вспоминаю вчерашний день. Желая удостовериться, щупаю плоскую грудную клетку с витками шрамов. Никаких сисек — только печальные дуги рёбер под кожей.

— Добро пожаловать в реальность, дорогая Вилма, — говорю я сама себе и идиотски хихикаю.

— Что? — сквозь сон переспрашивает Одноглазая. Повязка на её лица сбилась, и я осторожно, стараясь не потревожить её сон, расправляю ткань. Если Экорше, проснувшись, узрит этот кошмар, мы можем потерять её. Это куда страшнее, чем трубка под кожей.

— Спи, — шепчу я. — Пусть тебе приснятся розовые слоники.

Я действительно не хочу, чтобы Одноглазая возвращалась в эту реальность. В это жуткое место без входов и выходов, полное ловушек и опасностей. Пусть побудет в сказке ещё немного. Если, конечно, её сказки не такие страшные, как мои.

Поднявшись, я прохожу вдоль комнаты. Облезлые стены ведут мою тень. Я прохожу в соседнюю комнату. Открываю окно, впуская в помещение аромат весеннего утра и нектара. Мутноватое солнце чертит дорожки на моей коже. Парадокс, но я почти счастлива. Почти.

Не хватает чашки крепкого кофе. И булки с маслом.

Напевая себе под нос, я выхожу в коридор, словно всегда жила здесь. Нужно посмотреть, нет ли угрозы снаружи. Может быть, зверь-хирург затаился рядом и готов к атаке?

Я открываю хлипкую дверь квартиры, болтающуюся на скрипучих петлях. И убеждаюсь, что угрозы снаружи нет. Точно нет. Зато есть…

— Ёшки-матрёшки, — вырывается у меня. — Что за глюки?

Иначе, как галлюцинацией, объяснить то, что я вижу, невозможно.

Выход на площадку преграждает глухая бетонная плита. Мёртвая безликая серость с крошечными царапинами и выпуклостями камней.

Мы замурованы в этой квартире.

Глава 8

Истощение

Одноглазая

Кругом — бесконечная голубизна. Жидкое стекло. Морозно-холодное, свежее, дрожащее переливами. Голубизна щиплет глаза, забирается в нос и не даёт вдохнуть.

Вода обнимает моё тело. Делает его свободным и невесомым, превращая в лоскуток своей стихии. Она же лишает меня воздуха. И свободы.

Далеко наверху брезжит свет: ломаные линии, похожие на плазму. Я тщетно тяну руки вверх. Как хочется верить, что упругие волны подхватят меня и унесут на поверхность. Но, увы: я камнем иду ко дну. Лишь муть пляшет вокруг запястий, напоминая о том, что я ещё жива.

Вспышка света разливается наверху. За пределами моей стеклянной ловушки солнце выглянуло из-за туч. Кончики пальцев загораются приглушённым золотом. Надежда такая горькая на вкус! Слишком далеко… Мне не доплыть.

Последние запасы воздуха распирают лёгкие. Рёбра стонут от напряжения. Реакции моего организма вот-вот выйдут из-под контроля разума! Когда мозг одуреет от недостатка кислорода, мне придётся выдохнуть! Я знаю, что следом наступит недолгое облегчение. Ложное. Потом мне непременно захочется сделать вдох, и тогда вода польётся в меня, заглушая последние отголоски жизни.

Как долго я смогу задерживать дыхание?

Холод сводит мышцы. Я пытаюсь разогнуть стопы, но не получается: болезненное напряжение тянет носок кнаружи. Судорога переползает на лодыжку и взлетает по икре. Отравленная стрела, пробившая мускулы — вот чёрт!

Плотно сжимаю губы. Взгляд затуманивает чёрно-красная пелена, и мне кажется, что сознание вот-вот уплывёт вместе с мелкими пузырьками, непроизвольно ползущими из моего носа. Стараясь не открывать рот, кусаю кончик языка. Металлический привкус струится в горло. Следом приходит облегчение. Нельзя терять сознание. Нельзя.

Судороги возвращаются, сминая ноги створками капканов. Хочется завыть от боли! Страх переплетается с изнеможением. Но я преодолеваю себя и барахтаюсь, рассекая упругий водный массив.

У боли есть предел, за которым она переходит в наслаждение. У страха — грань, переводящая его в эйфорию. Если бесконечно смотреть в темноту, рано или поздно она станет твоим светом. И у моего тела есть эта неведомая финишная черта, открывающая новую грань. За ней — пустота и вечная свобода. Остаётся только надеяться, что я не достигну её, пока моя голова не окажется над водой. В озере золотистой плазмы, что сочится сквозь радужную гладь.

Темнота снова набегает на глаза, и голова начинает кружиться. Здесь, под водой, время тянется медленнее. Значит, счёт идёт даже не на секунды, а на мгновения. Моя жизнь оборвётся гораздо раньше, чем я думаю.

Боль струится между рёбрами. Скользит по грудной клетке и, добравшись до спины, натягивается вдоль позвоночника. Я выгибаюсь. Спазм стискивает грудь. Изо рта и носа вылетают пузырьки. Сталкиваются друг с дружкой, сливаются, растут. И несутся к поверхности неугомонным роем. Туда, где должна быть я…

Это проигрыш. Я умерла. Я…

— Ёшки-матрёшки, — слышу я внезапно.

Голоса в воде? Это что-то из области фантастики!

— Вот так глюки! С чего это меня так приплющило?! — снова возмущается тот же голос.

Иллюзия разбивается. Стеклянные пласты превращаются в потолок, покрытый трещинами, паутиной и разводами ржавчины. Я хлопаю глазами. Вокруг — грязный воздух, пахнущий пылью и сиренью. Делаю жадный и глубокий вдох. Выдыхаю. А затем — вдыхаю снова и снова, пресыщаясь богатством, которого не видят и не ценят.

Стоп. Где я вообще нахожусь? И почему вокруг такой бардак?!

— Чую, нам кранты, — в очередной раз раздаётся знакомый голос, и тут я просыпаюсь окончательно.

События вчерашнего дня вспыхивают в памяти, как искры. Простреливают мозг и тут же гаснут, оставляя после себя пепел. Точка отсчёта не изменилась: я стою в подъезде и заглядываю в рюкзак. Дальше — пустота.

— Вилма, — бормочу я, перекатываясь на бок. — Если ты потеряешь веру в лучшее, её не останется ни у кого. Сольёмся все, как шлак.

— Вякает ещё она что-то… Да ты посмотри только! — кричит Вилма.

Готова поклясться, что слышу в её голосе панику. Только это никак не может увязаться с той Вилмой, которую я видела вчера. С бесстрашным и весёлым существом неопределённого пола, что ловко вытащило меня из петли, поставило на ноги и приказало идти.

С человеком, который стал моей батарейкой.

Я сажусь на кровати и поправляю бандану на