Эм + Эш. Книга 1 - Елена Алексеевна Шолохова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в среду, и в четверг я осталась дома. Синяк хоть и стал значительно бледнее, но всё равно угадывался, особенно если приглядываться. Честно говоря, я и сама мазь втирала отнюдь не так старательно, как прежде, потому что в школу идти не хотелось. Встречаться ни с кем не хотелось. К тому же, что дома не посидеть в будние-то дни, когда родители до самого вечера на работе. А вот выходные я поджидала с содроганием.
Про Шаламова старалась не думать, хотя всё равно нет-нет да всплакну. Вот что он со мной сделал? Всю душу мне перетряхнул. Вообще, мне и самой сложно сказать, что я к нему чувствую. Это совсем не похоже на мою любовь к Боре. Тогда у меня была светлая грусть и такая же светлая, тихая радость. Тут же со мной творится чёрт-те что.
И, конечно, я тоскую. Но и тоскую совсем иначе, чем раньше. Борю я увидеть хотела, один взгляд на него — и мне уже становилось легче. А из-за Шаламова мне просто больно, почти постоянно. Он будто рану во мне зияющую оставил. И ничто не может принести облегчения. Видела его в окно — только хуже делалось, больнее, а всё равно ведь смотрела с каким-то изощрённым мазохизмом.
Мама вернулась с работы около трёх. Рановато, я ждала её ближе к пяти. Ещё и напугала меня — я в душе мылась и не слышала, как она пришла. Даже коротко вскрикнула от неожиданности, когда увидела её на кухне.
— Я такая страшная? — усмехнулась она, прихлёбывая кофе.
— Я не ждала тебя так рано…
— Окно образовалось, — пояснила она, — пятый «А» в полном составе повезли в музей космонавтики в Янгель, так что я последний факультатив отменила.
Любому другому учителю отец подобную вольность ни за что не позволил бы, но маме всё сходит с рук. Это не мои слова, а папины — время от времени они ссорятся и это у него вечный контраргумент на все её претензии.
— Завтра уже можно пойти в школу, — сказала мама, оценивая моё лицо. — Почти ничего не видно.
Эх, а я то рассчитывала дотянуть до понедельника.
— Я знаю, ты злишься на отца, — завела мама уже в сотый раз этот разговор. — Считаешь, что он к тебе несправедлив. Но ты попробуй его понять. На нём лежит такая ответственность. Мы его поддерживать должны, а не ставить лишний раз под удар.
Мне столько раз это повторяли и он, и она, что их слова уже оскомину набили. И хоть как-то реагировать не было никакого желания.
— Ты прояви к нему терпение. Подойди извинись, дай слово, что такое не повторится. Глядишь, он отойдёт. Всем только легче будет.
— Мне не будет легче. За что я должна извиняться? За то, что он ударил меня? За то, что вечно оскорбляет?
— Он — твой отец. Он о тебе заботится.
— Помещики тоже заботились о своих крепостных и за людей их при этом не считали. Нет, мама, извиняться я перед ним не буду. Я перед ним ни в чём не виновата.
Мама молча покачала головой и еле слышно проворчала:
— Такая же упрямая, как он.
Я не упрямая и вполне могу понять мамину манеру приноравливаться к обстоятельствам, так наверное и впрямь удобнее живётся, но сама я так не могу и не хочу.
Отец пришёл поздно. Он и слова не успел произнести, я уже поняла — случилась беда. Лицо его как будто потемнело и состарилось лет на десять. И во всём: в застывшем выражении лица, в напряжённой осанке, в этом странном безмолвии чувствовалась скорая, хоть пока ещё и скрытая, опасность. Мама тоже почуяла неладное, засуетилась:
— Сейчас ужин подогрею. Ты будешь котлетки с макаронами или чай с пирогами попьёшь? Сегодня в столовой такие вкусные пироги с картошкой, я не удержалась съела парочку и с собой на вечер несколько штук взяла.
Но отец пропустил её слова мимо ушей — значит дело серьёзное. Он разулся, снял пиджак, ни слова не говоря, сунул его маме. Она сразу помчалась в родительскую спальню вешать пиджак на плечики. Отец всё так же молча помыл в ванной руки и тщательно вытер полотенцем. Потом сурово велел маме не вмешиваться, а сам завёл меня в мою комнату и плотно затворил дверь.
Тревога, и без того свербевшая в груди последние пару минут, скачками нарастала, быстро переходя в панику. Несколько секунд он просто на меня смотрел, но смотрел страшно, с прищуром, а потом тихо, зловеще спросил:
— Что произошло на дискотеке?
У меня всё внутри опустилось. Я сразу поняла: он уже знает. Мне — конец. Я судорожно сглотнула и еле слышно произнесла:
— Т-ты п-про Шаламова?
У него нервно дёрнулась щека.
— Он пригласил меня на танец и… п-поцеловал.
Последнее слово я еле смогла произнести полушёпотом. Отец выкатил глаза, в которых полыхало бешенство. Я поспешно добавила:
— Но я не…
Оглушительный удар по лицу не дал мне закончить. Я отшатнулась, но не успела ничего сообразить, как он отвесил мне ещё один, в челюсть. Зубы клацнули, и из разбитой губы потекла кровь. Я в ужасе пятилась от него, но он медленно приближался, расстёгивая на ходу ремень.
— Не надо, папа! Пожалуйста, не надо!
Я упёрлась спиной в подоконник, дальше отступать было некуда. Я лишь успела закрыть лицо руками и присесть, когда чёрный кожаный ремень с тяжёлой пряжкой взвился над головой и со свистом опустился на плечо. Я вскрикнула. И тут же новый взмах и по уху словно полоснули ножом. Я
