8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма - Анатоль Франс

Писатель-натуралист. Простите, но не будем путать дат. Натурализм ведь основан Флобером и братьями Гонкурами.

Академик. На мой взгляд, господа, вы несправедливы по отношению к Шанфлери.

Философ. Шанфлери был предтечей, а предтечи роковым образом стушевываются перед теми, чей приход предвещают. Иначе они были бы не предтечами, а мессиями. Впрочем, Шанфлери писал просто омерзительно.

Академик. Да я его никогда и не читал.

Хозяин дома. А я еще не докончил «Человека-зверя». Смотрите-ка, вон на столе… вон, вон там… маленький желтый томик. По-моему мнению, это… как бы выразиться поудобнее…

Профессор. Скучища!

Хозяин дома. Именно это я и имел в виду.

Идеалист. А по-моему, это одна из самых интересных книг. Просто восхитительно.

Хозяин дома. С известной точки зрения может быть и так. Но там встречаются преднамеренные грубости, такие непристойности, что просто краснеешь.

Философ. Давайте, господа, говорить откровенно и постараемся быть по возможности искренними с самими собой. Так ли уж вы краснеете от непристойностей Золя, как хотите нас уверить? Сомневаюсь. Ибо в конце концов, поднявшись из-за обеденного стола и оставив наших дам в одиночестве, мы удаляемся в курительную комнату и ведем разговоры куда более откровенные, чем те, которые когда-либо публиковал господин Золя.

Хозяин дома. Ну это, знаете ли, большая разница.

Академик. Здесь мы, так сказать, даем отдохновение мозгам.

Критик. В «Человеке-звере» имеются два совершенно не связанных между собой предмета: сенсационное преступление и трактат по железнодорожному делу.

Инженер. Я лично предпочитаю часть с сенсационным преступлением. Все, что Золя пишет о суде, — удивительно верно.

Судья. А я предпочитаю те места, где он говорит о железных дорогах.

Критик. Какая все-таки странная мысль сплавить в одно произведение два совершенно различных романа. Первый — нечто совершенно безобидное… по-моему, даже и написан-то он для того, чтобы ознакомить юношество с работой железных дорог. Право же, так и кажется, что в этой части Эмиль Золя вдохновлялся нашим славным Жюлем Верном. В каждой сцене чувствуется рука добросовестного популяризатора. Поезд застревает в снегу, сталкивается с товарной платформой на переезде, отчего она сходит с рельс, кочегар борется с машинистом на площадке паровоза, поезд мчится на всех парах, — не правда ли, все это весьма поучительно? Я не побоюсь сказать, что это настоящий Жюль Верн и притом в лучшей его манере.

А с каким чисто педагогическим старанием, с какой чисто материнской хитростью старается он научить молодых люден отличать разные виды паровозов: экспресс на спаренных осях с колесами большого диаметра от тендера на трех осях с колесами малого диаметра, посвящает их в тайны работы поворотных кругов, стрелок и сигналов, показывает им систему перевода поезда на другой путь и обращает их внимание на то, как локомотив требует себе свистком пути! Ни один из друзей юношества, даже сам господин Гийемен, не перечисляет с таким достохвальным терпением различные части машины: цилиндры, тормозные краны, клапан, шатун, регулятор, спускной кран топки; две рамные боковины, золотники с эксцентриками, масленки для смазки цилиндров, привод песочницы и привод свистка, ручку инжектора и рукоятку реверса.

Идеалист. Пожалуй, это и в самом деле немножко чересчур аналитично, но господин Эмиль Золя любитель перечислять, чем и похож на Гомера. Однако, когда он говорит, что логика и точность — это красота стальных существ, неужели, по-вашему, он и тут напоминает Жюля Верна? Когда он превращает машину, управляемую Жаком Лантье, в «Лизон», в живое существо, когда он рисует ее во всей красоте жаркой, податливой юности, а затем ее же в снежный буран, пораженную тайным и глубоким недугом, как бы ослабевшую от чахотки и наконец погибающую насильственной смертью, с развороченным нутром и отдающую богу душу, что же, по-вашему, и это тоже написал наивный популяризатор завоеваний пауки? Нет, уж, поверьте, это написал поэт. Его огромный и простой талант творит символы. Он порождает новые мифы. Греки создали дриаду. А он создал свою «Лизон»; неизвестно еще, какой из двух отдать пальму первенства, — и обе они бессмертны. Он великий лирик нашего времени.

Светский человек. Гм! А Мукетта в «Жерминале» — это, по-вашему, тоже лирика?

Идеалист. Безусловно. Спину Мукетты он превращает в своего рода символ. Он поэт, уж поверьте мне.

Натуралист. Вы расправляетесь с ним жестоко, но по заслугам.

Критик (он не слышал ничего из предыдущих разговоров, листая маленький желтый томик). Послушайте, господа, хотя бы вот эту страницу (читает): «Помощник дежурного поднял фонарь, после чего машинист запросил разрешения на отправку поезда. Раздалось два свистка, возле будки стрелочника потух красный огонь и на месте его загорелся белый. Стоя в дверях багажного вагона, обер-кондуктор ждал приказа об отправке, чтобы передать его затем машинисту. Машинист дал снова продолжительный свисток, открыл регулятор, и колеса сделали первый оборот. Поезд тронулся. Сначала движение было почти неощутимым, потом ускорилось. Поезд прошел под Европейским мостом и углубился в Батиньольский туннель». Можно ли быть более откровенным дидактиком, не слишком ли напоминает вам эта страница извлечения из томов «Библиотеки чудес», основанной незабвенным Шартоном? Будем же справедливы, он сам превзошел себя и в безвкусице и в наивности. Мы только что говорили, что Золя создал роман для школьного чтения. И в силу совершенно непонятного заблуждения, даже если хотите своего рода безумья, он примешал ко всем этим сценам, написанным для детей, повесть о похоти и преступлении. Тут вам и гнусный старик, оскверняющий девочек, и оставшийся ненаказанным отравитель, и молодая женщина — злодейка, до ужаса нежная, и некое чудовище, в чьем больном мозгу мания убийства неотъемлема от наслаждений, и поэтому он душит по очереди всех женщин, которых любит. И самое страшное — это невозмутимое спокойствие всех этих людей, которые даже не замечают тяжести своих преступлений, как яблоня не замечает бремени своих плодов. Я вовсе не хочу сказать, что все это неверно. Напротив, я уверен, что есть люди, для которых преступление самый естественный, будничный поступок, и убивают они в простоте душевной, даже с какой-то наивностью; но сочетание двух таких романов в одном — это более чем странно.

Светский человек. Почему же? Бывают мужчины, которые убивают женщин. Я сам знал молодого, но уже плешивого англичанина, весьма воспитанного, так он очень жалел, что в Париже нет таких домов, где бы…

Философ. Конечно, бывают… все бывает. Но машинист-садист, созданный Золя, слишком уж подробно анализирует свое душевное состояние. Он, пишет Золя, чувствовал, как им овладевает «наследственная тяга к насилию, жажда убийства, стравливавшая в первобытных лесах двух хищных зверей»! Он размышляет о том, не являются ли его чудовищные желания «следствием того зла, что причинили женщины представителям его пола, следствием многовековой ненависти, передаваемой от самца к самцу, с тех пор как во мраке пещеры женщина впервые изменила мужчине». Можно подумать, что Жак Лантье изучал антропологию и археологию доисторического периода, читал Дарвина, Модсли, Ломброзо, Анри Жоли, и следил за всеми последними конгрессами по криминалистике. Слишком явно чувствуется, что за него думает Золя.

Хозяин дома. Вы же знаете, что Золя желал во всех подробностях изучить чувства и ощущения машиниста и с этой целью проехал на паровозе от Парижа до Манта. Его даже зарисовали во время переезда.

Философ. В самом деле, он залез на паровоз, удивился, и это удивление передал героям своей книги: кочегару и машинисту.

Натуралист. Я не защищаю Золя, хотя он, по словам Рони, просто ужасен своими фокусами. Что же, прикажете ему снять виллу на озере Комо и там, что ли, изучать быт кочегара?

Философ. Можно видеть то, что видят другие, но не так, как они. Золя видел то, что видит машинист; но видел не так, как видит машинист.

Натуралист. Следовательно, вы отрицаете наблюдения?

Академик. Прелестные сигары… Я слышал, что господин Золя ввел в свой роман первую Габриель, ту самую Фенеру, у которой были такие милые повадки и которая, не задумываясь, выдала своего любовника и даже держала ему ноги, когда его душили.

Хозяин дома. Настоящая Далила!

Светский человек. Тут все дело в половом влечении. На охоте за куропатками самца подманивают на крик самочки. Называется это охотиться на манок.